Даниэль Пайснер - В темноте

Конечно, мое уединение было иллюзией: я находилась совсем рядом, в 3–4 метрах от взрослых. О чем бы ни шел спор, я обязательно вносила в него свою лепту, и в этот раз мне показалось, что они слишком разгорячились. Мне было всего семь, но я была уже по горло сыта их спорами и поэтому во всеуслышание заявила из св оего храма уединенных размышлений:

– У вас ни в чем никогда нет согласия. Неудивительно, что немцы хотят нас всех поубивать!

Замечание было очень резкое, но прозвучало как мрачная шутка, особенно смешная, потому что слетела с детских уст. Взрослые опешили, сразу перестали препираться и замолчали. Я и сама удивилась своей наглости! В этой попытке увидеть смешное в нашем до невозможности плачевном положении была определенная мудрость. Папа сказал мне потом, что даже вечно угрюмый Хаскиль Оренбах улыбнулся, услышав мое замечание. Улыбка, правда, была еле заметной и мелькнула всего на считаные мгновения, но он улыбнулся!

Был и еще один случай. Моей жертвой стал Хаскиль Оренбах, но теперь ждать от него улыбки пришлось гораздо дольше. Вообще Хаскиля никто особо не жаловал, может, кроме Гени Вайнберг, тоже отличавшейся скверным характером. Так вот. Оренбах с Корсаром почему-то поругались. В их ссорах не было ничего необычного, да только произошло это в день, когда Корсар должен был всех стричь. Оренбах наотрез отказался подпускать к себе Корсара с ножницами. И тогда стричь Оренбаха вызвалась я. Он, хоть и с опаской, но согласился.

Я устроила небольшое шоу, зная, что публика мне подыграет.

Я сказала Хаскилю:

– Покажи мне, где тебя постричь.

Я дала ему зеркальце, но он держал его перед собой, а я подталкивала его палец на затылке все выше и выше к темени, выстригая при этом лесенку. Остальные наблюдали, изо всех сил сдерживая смех. Хаскиль даже не подозревал, что я вытворяю с его волосами. Да и кому придет в голову ожидать такого от ребенка? Но я безобразничала от души. Каждый раз, когда он двигал палец чуть выше, я перемещала вслед за ним ножницы, выстригая на затылке кривую лесенку.

Работая ножницами, я распевала русскую песенку «Все выше, и выше, и выше». Все видели, что я этой песенкой иллюстрирую продвижение моих ножниц вслед за его пальцем…

Наконец все расхохотались, даже Вайнбергова: затылок Хаскиля, подстриженный ярусами, был похож на свадебный торт и выглядел просто уморительно! Все вокруг уже просто стонали от хохота… конечно, потихоньку, потому что помнили, что нас могли услышать наверху, но, наверно, именно из-за попыток вести себя как можно тише всем становилось еще смешнее. Я уже пожалела Хаскиля за то, что он стал объектом осмеяния, но не настолько, чтобы пожалеть о содеянном.

Хаскиль не сразу сообразил, что его выставила дураком совсем маленькая девочка, но потом поднял зеркальце над головой так, чтобы посмотреть, что я натворила у него на затылке. Как же он разозлился! Если б у него была возможность убежать или затопать ногами, он бы, скорее всего, так и сделал, но идти было некуда, а в полный рост подняться во Дворце тоже было нереально. Все смеялись и говорили ему, что волосы отрастут, что это шутка, но ему было не до смеха.

Он не говорил со мной несколько дней. Остальные тихонько хвалили меня за веселое представление, за то, что я поставила Хаскиля на место, но Хаскиль ничего забавного в случившемся не видел. В результате я оказалась в достаточно сложном положении, потому что спала по ночам между отцом и Хаскилем. Мне страшно это не нравилось, но делать было нечего. Ведь так распределил спальные места Соха. Мне приходилось жаться к папе и притворяться, что Оренбаха рядом со мной нет. А теперь, когда я так сильно разозлила Хаскиля, я прижималась к отцу еще сильнее.

Спустя несколько дней я подглядела, как Хаскиль принялся разглядывать в зеркальце свой затылок и вдруг… чуть улыбнулся. Он заметил, что я на него смотрю, шутливо погрозил мне кулаком и сказал:

– Ай-яй-яй, Крыся!

Наверно, в тот момент он впервые назвал меня по имени. Увидев за холодной маской что-то человеческое, я почувствовала большое облегчение: хорошо, что люди могут оставаться людьми даже в нечеловеческих условиях.

Соха делал все, чтобы помочь нам обустроить подземное жилище. Помимо продуктов, он приносил всякую домашнюю утварь, газеты, книги, бумагу и карандаши… На это он тратил часть своего гонорара, а ведь все, что не уходило на еду, наши спасители должны были оставлять себе!