Даниэль Пайснер - В темноте

А вот и другой пример: на Йом Кипур, один из самых священных дней еврейского календаря, комендант гетто Гжимек издал распоряжение, согласно которому все евреи были обязаны выйти на уборку улиц. Он приказал на коленях драить булыжные мостовые. Естественно, немцы знали, что, заставляя евреев работать на Йом Кипур, они наносят им жестокое оскорбление.

В одном важном аспекте Гжимеку и его приспешникам почти удалось сломать нашу семью. Больше всего мои родители беспокоились о нас, детях. Они знали, что многие отдавали своих детей на воспитание в нееврейские семьи – навсегда или на время, договариваясь, что приемные родители вернут их, как только позволят обстоятельства. Таким – «скрытым» – детям Холокоста нет числа. Иногда евреям приходилось доплачивать приемным родителям или переписывать на них свою собственность в качестве компенсации за риск. Многих арийцев, дававших приют еврейским детям, расстреливали, многие попадали в тюрьму по подозрению в этом преступлении, а все остальные жили в постоянном страхе разоблачения. Часто еврейские дети попадали в приемные семьи совсем маленькими и потом не помнили ни своих родителей, ни обстоятельств своего появления в семье. Многие даже не знали о своем еврейском происхождении.

Через несколько месяцев после начала немецкой оккупации родители стали думать, не передать ли меня с Павлом в другую семью. Они нашли женщину, готовую обсудить с ними этот вопрос. Но она была согласна взять только меня. Найти приемную семью для мальчика было очень трудно, потому что все еврейские мужчины проходили процедуру обрезания. Определить же национальность девочки гораздо сложнее. Именно поэтому большинство «скрытых детей» – девочки.

Планировали мои родители эту операцию, наверно, довольно долго. Странно, что я не узнала об этой их идее. Обычно я слышала, о чем по ночам разговаривают родители. Мы жили в одной комнате, и утаить друг от друга что-то было просто невозможно. Как бы то ни было, они все обсудили, и однажды днем у нас появилась молодая учительница с карими глазами и каштановыми волосами. Очень приятная женщина. Но зачем ей понадобилось со мной знакомиться?!

Мама объяснила мне, что эта женщина хочет забрать меня к себе, но я отказалась наотрез с ней идти.

– Я никуда не пойду, – заявила я.

– Придется, – сказала моя мама. – У нас нет другого выхода.

– Нет, – отрезала я. – Что бы ни произошло с вами, то же самое пусть произойдет и со мной. Я не хочу жить, если у меня не будет вас.

Нет, я понимала, что родители хотят не избавиться от меня, а спасти. И все же я отказалась: я не хотела, чтобы меня спасали таким образом, не хотела расставаться со своими. К счастью, родители прислушались к моим мольбам, и я им за это очень благодарна. Очевидно, они тоже не хотели жить без меня. Оглядываясь назад, я не могу поверить, что такие любящие, заботливые родители в отчаянном положении могли позволить мольбам ребенка повлиять на принятие столь важного решения! Но они прислушались – и через несколько минут симпатичная учительница ушла. Мне запомнилась ее теплая улыбка.

Для родителей это была практически невозможная головоломка: как принять лучшее решение, когда имелись только худшие? Тогда я этого еще не понимала, но понимаю сейчас. У любой еврейской семьи просто не было легких путей и однозначных решений. Каждый день они сталкивались с новой дилеммой, с новой почти неразрешимой задачей. Например, меня до сих пор преследуют воспоминания об одном дне. Это случилось в начале 1943 года, во время «акции», главной мишенью которой были еврейские дети. Мне тогда было семь с половиной, брату не было и четырех. Мы жили в бараках неподалеку от центра «Ю-Лага». По всей территории гетто немцы вламывались в квартиры и забирали только детей. Мне кажется, таким образом немцы хотели убить сразу двух зайцев: ликвидировать значительную часть еврейского населения и вместе с тем еще больше парализовать волю выживших взрослых.

На эту «акцию» отец спрятал нас в подвале за стенкой, которую соорудил сам. Понять, что за фальшивой перегородкой находится тайник, мог бы только тот, кто взялся бы искать его именно в этом месте. Когда папа отвел нас в убежище, мама была на работе в Яновском лагере. Входное отверстие было очень небольшого размера. Нам приходилось забираться за перегородку на четвереньках, но внутри можно было встать в полный рост. Света там не было, и, чтобы не было так страшно, мы держались за руки. Мы прижимались друг к другу, как сардины в банке, а папа заделывал дверку, заклеивал стыки лентой, а потом закрашивал ее, чтобы не было видно, что стену кто-то трогал.