Эдвард Резерфорд - Лондон

У мальчиков тоже вытянулись лица. Казалось, что автомобильная прогулка не состоится и выходные потеряны, но Генри вдруг подался вперед и вежливо спросил:

– Дедушка, а можно мне кое-что предложить?

И двумя часами позже, когда «роллс-ройс» вкатил в Лондон, Булл подумал, что его внук Генри Мередит, бесспорно, славный юноша. Он знал, через какие испытания прошел тот в школе, и не только от него самого. Генри несколько раз дрался из-за младшего брата, которого подвергали беспощадным издевательствам после того, как в газетах появился портрет его матери. В итоге Генри заявил, что он и сам на стороне суфражеток – чего и в помине не было – и что любому, кому это не нравится, сперва придется иметь дело с ним.

– Я уважаю маму, потому что она верит в свою цель, – объяснил он деду. – Я даже не исключаю, что женщины должны иметь право голоса. Мне крайне не нравятся методы суфражеток, но я не могу ничего возразить, когда она говорит, что старые, приличные способы себя исчерпали. Я предпочел бы, чтобы она ушла от них или хотя бы поддерживала не так энергично, но у нее не получается иначе. Поэтому в конечном счете, дедушка, я за нее, поскольку она мне мать. – И предложил: – Если ты все равно возвращаешься в Лондон, то почему бы и нам не поехать? Переночуем дома, а завтра поездом вернемся в школу. – Он покосился на деда. – Мы видели газеты, дедушка, и знаем, что мама идет на марш. Давай мы их потом перехватим и сделаем Хелен сюрприз? Возьмем ее пить чай.

Вечерело, и у Хелен, когда они с матерью дошли до дому, уже не на шутку болели ноги. Но она торжествовала: побывали на марше в знаменательный день. Ее удивил перепуганный вид служанки, которая отворила им и буркнула матери что-то, чего она не расслышала. Затем из гостиной донесся знакомый голос.

– Хелен, иди в свою комнату, – шепнула мать.

Однако девочка не послушалась. Стараясь остаться незамеченной, она стала подглядывать в дверь.

В гостиной был дедушка, с ним Генри. Фредерика, если он тоже приехал, наверняка отослали в другую часть дома. Дед напустил на себя грозный вид, и даже Генри посерьезнел, сделавшись как бы старше. Первым заговорил дед:

– Правильно ли я понимаю, что ты нарядила суфражеткой Хелен, невинное дитя?

– Да. – Голос матери звучал вызывающе.

– И повела на демонстрацию, где могли произойти беспорядки?

– Она была совершенно мирной.

– Раньше такое случалось. Так или иначе, ребенку место в детской! Ты не имеешь права втягивать ее в такие мероприятия. Это не для детей. Она не должна даже слышать об этом!

– Мама, ей же всего восемь лет, – негромко добавил Генри.

– Ты полагаешь, что я и слова сказать не могу родной дочери о женском избирательном праве?

– Не вижу необходимости, – невозмутимо произнес Булл.

– Только потому, что ты не согласен с этим.

– Нет. Придет день, и она разберется сама. Но пока Хелен – ребенок. Детей положено ограждать от идей.

– Тогда ей и в церковь нельзя. Того и гляди идей наберется.

– Это богохульство, – спокойно ответил Булл. – Ты говоришь о нашей вере. Вайолет, я вынужден сказать тебе, – продолжил он жестко, – что, если ты еще хоть раз так обойдешься с ребенком, я заберу ее у тебя. Будет жить со мной в Боктоне.

– Ты не посмеешь!

– Думаю, справлюсь.

– Я засужу тебя, папа.

– А судья запросто согласится со мной и сочтет тебя неподходящей опекуншей.

– Чушь! Генри, скажи ему!

– Мама, если до этого дойдет, я выступлю против тебя. Извини. Ты не в себе. – И он расплакался.

Хелен вздрогнула от ужаса, когда сзади ее подхватили чьи-то руки и отнесли наверх в детскую.

Такого утра у Тома Брауна не припоминали. Хуже всего было то, что, когда все случилось, в примерочной находился сам лорд Сент-Джеймс. Вдруг он выйдет?

В ателье пришла леди.

Она была очень стара. И весьма респектабельна, с этим никто не спорил. Вся в черном, с тростью из эбенового дерева. Незнакомка спросила мистера Флеминга, который, как назло, ушел к заказчику с брюками.

– Может, спрятать ее в другую примерочную? – шепнул продавец.

– Не вздумайте, – хладнокровно ответил мистер Браун. – Дайте ей стул и постарайтесь, чтобы его светлость не вышел, пока не оденется.

Решение нелегко далось Эстер Силверсливз. Она уважительно отнеслась к готовности Дженни отказать Перси. Прошли месяцы, и тот наконец перестал писать, а она вздохнула, рассудив, что такова судьба. Летом Эстер предоставила девушке недельный отпуск и отправила взбодриться в Брайтон; казалось, что это помогло, но неделю назад пришло очередное письмо, и Дженни откровенно расстроилась.