Эдвард Резерфорд - Лондон

– Справный крестьянин. Отрабатывает надел трудовой повинностью.

Альфред вытаращил глаза. Это ошибка!

– Ты платишь ренту, – подсказал он брату, но тот стоял бараном и ничего не сказал, когда писец сделал отметку.

– А этот?

Теперь смотрели на него.

– Я Альфред-оружейник из Лондона, – ответствовал он твердо. – Свободный гражданин. Плачу ренту.

Управляющий подтвердил это кивком, и чиновник уж изготовился записать, когда напарник позвал его взглянуть на что-то на лугу. Тот удалился, и Альфред повернулся к брату.

– Что это значит? – спросил он. – Ты что же, серв?

Тут все и выяснилось. Времена были тяжелые, работы в кузнице мало, а ртов слишком много. Брат говорил скупо, без убежденности и закончил пожатием плеч.

Альфред понял. Свободные люди платили ренту, а также королевские налоги. Если вольный крестьянин не справлялся с этим бременем, то для него являлось обычным делом взять трудовую повинность и стать сервом.

– Какая разница? – вяло спросил брат.

Если разобраться, не такая уж и большая. Но Альфред не считал это оправданием. Это означало, что брат сдался. Затем он взглянул на его жену и прочел в ее глазах мысль: нам было бы легче, отдай богатый братец из Лондона свою здешнюю землю, которая ему не нужна.

В этот момент Альфред испытал занятное чувство, нередко свойственное успешным людям при общении с бедными родственниками. Было ли это подлостью, звериным инстинктом выживания, брезгливостью или простым нетерпением, но он ощутил внезапную ярость. И хотя внутренний голос напомнил, что без Барникеля голодать бы и ему заодно, он мигом заткнул его: «Я просто сразу ухватился за шанс». А потому, взирая на них с отвращением, сказал:

– Счастье, что тебя не видит отец.

Французский чиновник, когда вернулся, больше ни о чем не спросил. Мельком взглянув на другие хозяйства, он собрался отбыть. И только тут вспомнил, что обязан что-нибудь написать о малом с белой прядкой. Кем он назвался, дьявол его забери?

– Будь прокляты эти англичане, – пробормотал он. – Вечно запутают!

Ибо французские писцы, невзирая на тщательность описи, нередко бывали поставлены в тупик тем, что находили.

«Кто этот человек – раб, серв или вольный?» – вопрошали дисциплинированные чиновники, обученные латыни. В ответ они часто получали отчет о странных, неопределенных соглашениях, продиктованных временем и обычаями, – клубок, который едва ли могли распутать даже местные. Как поместить англосаксонскую неразбериху в четкие рамки, как требовала документация? Они зачастую сомневались, а потому прибегали к некой общей категории с намеренно расплывчатым официальным статусом. Так появился разряд villanus – виллан; определение, не имевшее на тот день никакого конкретного смысла и означавшее ни серва, ни вольного, а просто крестьянина.

Писец нахмурился. Он не помнил слов малого с белой прядкой, зато не забыл, что человек, стоявший рядом и на него похожий, являлся сервом. Поэтому он вздохнул и пометил: виллан. Так Альфред оказался представлен в великой английской книге «Земельная опись Англии» мелкой и анонимной ошибкой. Тогда это, правда, виделось ерундой.

В августе 1086 года в замке Сарум, что в восьмидесяти милях к западу от Лондона, состоялось крупное и важное собрание. Король Вильгельм представил огромные тома «Книги Судного дня», и вся его рать присягнула ему. Впору праздновать, но в атмосфере все равно разливалось уныние. Король дряхлел. Он был чрезвычайно тучен, в седло усаживался с неизменным стоном. Врагов у него было много, как никогда; среди них выделялся завистливый французский король. Глядя на своего стареющего и немощного правителя, великие мужи королевства вновь исполнились дурного предчувствия.

Ибо если любили Вильгельма не многие, то боялись все. Он был суров, но сохранял порядок. Что будет с его нормандскими землями и Английским королевством, когда великого Завоевателя не станет?

Все отойдет его сыновьям. Угрюмому и недоброму Роберту. Смышленому и жестокому Вильгельму, прозванному за рыжую шевелюру Руфусом. Он не женат, и сказывали, что женщинам в постели он предпочитал юношей. И Генриху, младшему, далекому и неизвестному. Еще был честолюбивый неродной дядя – епископ Одо из Байё, томившийся в темнице, куда заточил его король Вильгельм. И что же будет, когда слетятся все эти личности?

Следующей весной дела ухудшились. На западе начался падеж скота, стремительно распространявшийся. В конце весны пронеслись ужасающие бури. Они породили тревогу за урожай. Король Вильгельм опять воевал на материке, а его эмиссары уже пытались ввести новые налоги.