Александр Крыласов - Дневник нарколога

Рому качнуло в сторону, как будто ему съездили пустым мешком по голове. Он вспомнил бесконечные унижения, вахты у плиты и что до приезда Копытовых-старших осталось два дня. Ромыч, ни слова не говоря, покидал свои учебники и вещички в сумку, натянул кеды на босу ногу и убыл по направлению к общежитию.

— Носков остался без носков, — потешалась вся общага.

Ромыч на подколки не отвечал, он ел кильку в томате прямо из банки и от удовольствия шевелил пальцами ног. Носков чувствовал себя так, будто последние полгода мотал срок в колонии строго режима, а теперь наконец-то освободился.

Есть удивительные мужчины, которые не могут не жениться. Отрицательный опыт не только ничему их не учит, наоборот, подстегивает, не теряя времени, совершать новые безумства. Так и Рома Носков, едва дезертировав из прокурорского блиндажа, уже через месяц вкушал общегражданских радостей. Света Сошникова, вероломно брошенная им ради генеральской дочки, предъявила права на бесхозного Рому. Носков зачастил теперь уже в новую семью. Вечером приятели на голодный желудок, готовясь к госэкзаменам, обсуждали список блюд, подаваемых к столу для новоявленного жениха, и их мысль остепениться приобретала все более отчетливые очертания. На первое подавалась уха. Масляные пятна плавали в тарелке как самородки в реке Эльдорадо, осетрина таяла во рту, а домашний хлеб можно было смело сжать в кулаке, через секунду он приобретал прежнюю форму.

— А может, это не осетрина? — глотали слюни голодные приятели.

— А что же? Хек? Мойва? Тарань? — ввергал их в бездну отчаяния Роман.

— Может, хоть семга? — стонали соседи по комнате.

— Осетрина, — припечатывал Носков и переходил к обсуждению следующего блюда, — на второе подавались киевские котлеты. Это такие котлеты, где куриная косточка торчит из…

— Не надо объяснять, мы знаем! — рычали раздраконенные друганы, подозревая Рому в скрытых садистских наклонностях.

— На гарнир картофель пюре и сотэ из овощей.

После слова «сотэ» половина из присутствующих была готова сразу въехать Носкову в чавку, и только любопытство удерживало их от благородных порывов.

— А родаки у нее кто? — интересовались приятели.

— Папан — директор завода, а маманя — директор школы, — отчитывался Носков.

— Что же тогда она одета так бедненько?

— Почем я знаю? — пожимал плечами Роман. — И хата в Бирюлево убитая. Мамаша говорит, что в основных двух квартирах идет евроремонт, а эта гостевая. В нее смысла нет вкладываться.

— Гостевая, это для приема гостей? — уточняли дружки.

— Естественно.

— Такой даже у генерала не было, — резюмировали сплошь приезжие студенты, — а ты нас туда на постой пустишь?

— Пущу, пущу, — успокаивал их Рома.

Свадьбу играли в общежитии, была вся их группа, за исключением Нельки Копытовой, соседи по этажу и просто голодные студенты, зашедшие поглазеть на бракосочетание. Со стороны невесты присутствовали только мать и отец. Теща никому не понравилась, она сидела в углу с поджатыми губами и, чувствовалось, была недовольна несметным количеством гостей. Зато тесть оказался своим в доску. Он сидел на разливе, потчуя всех водкой и вином, не забывал и про себя и еще до начала торжества наклюкался в дымину. Теща пыталась его пристыдить, но нахрюкавшийся отец семейства в ответ только заливисто хохотал. Когда сели за стол и до него дошла очередь говорить напутствие молодым, тесть понес полную околесицу. Он припомнил, как в детстве был пастушком, играл на свирели и пас коровок, потом запел: «Во саду ли, в огороде…» — на полуслове умолк и рухнул без чувств поперек стола, его со смешками отнесли отмокать в соседнюю комнату.

Через неделю после свадьбы выяснилось, что никаких квартир с евроремонтом и в помине нет. Тесть никакой не директор завода, а простой слесарь, теща же, считая себя «сердечницей», никогда и нигде вообще не работала. Уха оказалась не из осетрины, а из рыбы ледяной, ее бесподобно готовил Тихон Тихонович, так звали подкаблучника тестя. Носков сдал экзамены, устроился учителем в общеобразовательную школу и тут же огреб от «барынь», так они с тестем звали своих женщин, нагоняй за мизерную зарплату. Молодая же, получив диплом, спрятала его в коробку из-под торта и выходить на работу явно не собиралась. Рома смекнул, что Светка хочет пойти по мамашиным стопам. Теперь обе барыни с утра до вечера пилили Рому за «ничтожное пособие, не способное прокормить утонченных женщин, хотя они этого достойны» и предлагали подрабатывать грузчиком на овощной базе, но это еще полбеды. Оказалось, что и по хозяйству алчные бабищи колотиться не собираются. Все по дому делал наряженный в фартук Тихоныч: и готовил, и стирал, и парил, и жарил, и мыл, и убирал. Носков покачал головой и отказался участвовать в этом матриархате. Теща тут же схватилась за сердце, выпила два пузырька валерьянки и расстоналась на весь Южный округ. Особенно ее задело матерное слово «матриархат». Рома попытался объяснить ей, что матюги и матриархат ничего общего между собой не имеют, но она даже и слушать его не захотела. Дивясь ее глупости, мракобесию и ограниченности, зять принялся собирать свои вещи, но тут на первый план выступила Светка и заявила, что она собирается стать матерью. Рома не поверил, но ему пришлось сдаться под грузом неопровержимых доказательств. После того, как беременность жены была документально подтверждена, Носков был вынужден ходить по струнке, взять дополнительный приработок в школе и устроиться ночным грузчиком на овощную базу. Через два месяца барыни уехали на дачу восстанавливать иммунитет, а мужики первым делом рванули за водкой. На тесной, сразу прокуренной кухоньке после первой бутылки разгорелся яростный спор.