Арман Лану - Пчелиный пастырь

Усики скорбно трепещут. До них доносится призыв, которого она никогда прежде не слышала. Она возвращается к улью. Больше она не могла бы проглотить ни капли. Под тораксом, над лапками, она несет два пушистых яичка. Эти штанишки отягощают ее. Она жужжит громче. Ее приветствует жужжание других. Долог обратный путь, куда дольше, чем путь туда.

Тринадцать тысяч глаз соединились и создали два больших фасеточных шара и три маленьких в форме треугольников — они наблюдают за миром. Даже уставшая, она по-прежнему настороже. Все вокруг помрачнело. Под брюшком у нее и с левой стороны расстилаются пространства, но там она ничего не может различить.

Внезапно над ней что-то проносится. Фасеты без конца воспроизводят это существо. Рыженькая камешком падает вниз. Существо это проносится над ней. Черные ножи над ее головой — кривые турецкие сабли ласточки — промахнулись.

Вооруженная целым арсеналом, могучая великанша удаляется. Что могла бы тут поделать рыженькая со своим коротким кинжальчиком, хотя бы и отравленным? И снова она летит по своему маршруту, который предписывает ей заходящее солнце; оно пронизывает насекомое и указывает ему путь. Крылатая пьянчужка, которая шаталась бы и на высоте, она летит по своей траектории как может. Единственное ее право — это приноравливаться к обстоятельствам. Иной свободой она не обладает.

По мере того как она приближается к улью, сестер у нее становится все больше. Поднялся ветер. Воздух насыщен электричеством. Толстые увальни, которые неуклюже повторяют ее движения, повторяют неуверенно, без определенной — цели, затрудняют ей и без того нелегкий обратный путь. Страх уступает место презрению. Они издают глухие звуки, этакое смешное «бру-бру». Царица слишком терпелива. Проще было бы убить этих прожорливых самцов. От лишних надо избавляться. Таков закон.

Она подлетает к ульям. Нестройный шум. Множество ее сестер вычерчивают правильные круги. Они бьют сбор. Она вступает в эту праздничную зону. В праздничную, но вместе с тем и тревожную. Она видит множество городов. Из которого она вылетела? Сестер ее так же много, как капель дождя, обрушившегося на рощу акаций. Один улей вырастает прямо перед ней. Он не красный, не четырехугольный — это сразу вызвало бы у рыженькой тревогу. Другие пчелы ее толкают. Их штанишки, как и ее, отягощены шариками. Она обрушивается на летную дощечку. Если она ошиблась, она будет убита. Лапки что-то ощупывают, на что-то натыкаются, от чего-то отталкиваются. Леток слишком уж мал. Его загородили намеренно. Каменщицы укрепляют колонны. Приходится опасаться грабителей. И ясное дело, этой сумеречницы «мертвая голова». Правильно! Нет пощады врагу!

Воительницы обнюхивают ее, они в нерешительности, ощупывают комки пыльцы. Она хорошо пахнет, она принята. Неважно — отсюда она или же из другого Города. Уже нет времени, чтобы уточнять это. Воительницы выносят приговор, обжалованию не подлежащий. Город прибавил в весе. Город счастлив. Температура повышается. Это центральная площадь южной столицы в час прогулки, когда все вокруг обмениваются новостями дня. Гуляющие запросто прогуливаются еще и поверху. Ячейки проплывают мимо. Никогда ей не добраться до своей ячейки, которая подходит ей по размерам. Все заняты. Сзади нетерпеливо наседают сестры. Но Город не может отказать пчеле в ячейке. И вот одна. Она влезает в нее. Освобождается там от груза. Корзиночка снова пуста. Она надувается, набухает так, что касается стенок. Сгустившийся в этом, в сущности замурованном, шестиграннике запах воска становится нестерпимым. Она не двигается. Она в забытьи. Город жужжит все тише и тише.

Каждое утро Эме Лонги мылся во дворе. Первые дни он смотрел, нет ли кого-нибудь поблизости, потом счел эту предосторожность излишней. Вымытый, выбритый — словно в лагере, только над головой у него теперь синее небо, — Эме возвращался в дом через кухню.

Он написал Антонио Вивесу и директору перпиньянского Управления по делам военнопленных, чтобы всю корреспонденцию ему пересылали сюда. Словом, все у него было в порядке, только вот собой он был недоволен. Однако, хоть он и считал себя бесполезным, он был здесь драгоценной находкой. Он взял на себя то, чем в организации Капатаса заниматься было некому, — то есть бумаги. Для него это было тем легче, что целый год он прослужил секретарем в мэрии и его коллега из Палальды, вышедший в отставку, собаку съевший по части возрастов, талонов и новых циркуляров, доверял ему.