Арман Лану - Пчелиный пастырь

— Я уже не я, — сказала она, вся преобразившись.

Баньюльс полыхал.

Сардану танцуют не парами — ее танцует целая группа, целый квартал, целая деревня рука с рукой. Под платанами остались лишь боги.

Анжелита умчалась. Он был чужой здесь. Он не умел танцевать.

«Santa Espina» говорила о своей вечности:

Внезапно опустевшее Зеленое кафе превратилось в запыленный вокзал, откуда поезда не отходят. Осталось лишь несколько инвалидов, которые превозмогли свои артриты, чтобы, прижавшись носами к стеклу, увидеть, как пляшет их юность под нескончаемый разговор, который вели между собой первая скрипка и длинная черная теноровая скрипка.

Анжелита подбежала к хороводу, разорвала его, разъединив двух мужчин, которые дали ей место. С величием принцессы она положила руки на их руки и приноровилась к их ритму. Она была теперь только одной из безымянных молодых женщин в огромном хороводе. Приезжий из чужих краев понял, что он никогда не станет для нее своим.

Из всех сидевших за столом супрефекта остался один лишь скульптор, забытый, как придорожное изваяние. Его узловатые пальцы постукивали по мрамору.

Старый гений танцевал пальцами.

Через несколько дней после вечера, на котором присутствовал супрефект, Анжелита и Эме отправились на тот самый хутор Рег, о котором с таким жаром говорил Майоль. Эме стал лучше понимать свою подругу. Анжелита была свободолюбивой женщиной. Она любила свой край. Она любила свое тело. Она выставляла их напоказ. Она обожала купаться голой. Часто они так и сидели на утренних пляжах, освещенных солнцем, поднимающимся на востоке и бросающим лучи на Улейстрей или же встающим над Троком и озаряющим Пейрефит, пустынные об эту пору ланды, виноградники, разбросанные хуторки и скалы. Он пристрастился к подводной охоте и делал все так, как делали в тех краях: плавал без маски, в резиновых очках, с гарпуном, который он держал за тростниковую рукоятку острием вверх. За рыбой, которая водилась там в изобилии — за любопытными барабульками, недоверчивыми дорадами, хитрыми морскими окунями, лунообразными лунатиками-саргами, иногда попадавшимися мерузами, — он следил с меньшим интересом, чем за играми этой нагой ундины, которая бросала ему вызов. Однажды вечером он овладел ею в воде, их гладкие тела сплетались, сливались, а руки не без труда поддерживали равновесие. Он вспомнил Лорку и форелей в родниковой воде — форелей неверной жены.

Как-то раз, во время какой-то безумной игры в прятки, он потерял ее. Она не откликалась. Здесь, у самых истоков мира, ланды уступили место мелкой острой гальке и колючему кустарнику. Не могла же она провалиться сквозь землю! Он снова полез в воду и, огибая скалы, нашел ее в небольшой бухточке. Она грелась на солнце в компании с крупной нагой блондинкой с заплетенными в косы волосами, с золотистым загорелым телом, плоским животом и треугольными плечами; с ней рядом сидела девочка-альбинос лет шести, волосы которой были похожи на белую пену. Он не решался выйти из воды. Она насмешливо окликнула его. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вылезти, — ведь он, разумеется, тоже был голый. Супруги и девчушка были шведами. Анжелита говорила по-каталонски, шведы по-шведски. Они смеялись над тем, что не понимают друг друга, и тут Эме обрел уверенность в себе: он говорил по-английски и стал переводить Анжелите, но очарование сразу же улетучилось, как только они начали понимать друг друга.

Они провели весь день за рыбной ловлей и собиранием съедобных ракушек; жарили рыбу на угольях и пекли картошку в золе. День, проведенный с Ингрид, Яном и маленькой Урсулой, был счастливым днем, но именно в тот день он понял, что Анжелита для него чересчур свободная женщина.

Каталонка, взбунтовавшаяся против покорности своих сестер, забежала вперед на целых тридцать лет, но тогда еще никто не знал, что будут представлять собой женщины через тридцать лет и что прежде, чем узнать это, придется по меньшей мере переплыть Ахерон. Всем своим существом чувствовал он одно: война надвигается. Многочисленные тому доказательства укрепляли в нем эту уверенность, в то время редкую для молодого человека. Ему нужен был новый костюм. Но нет, не станет он заказывать его к началу занятий вместо гардероба пехотного офицера, ведь недавняя служба в 1-м стрелковом полку в Камбре показала, что этого гардероба недостаточно. По возвращении он достанет себе дождевик на подкладке, прочные брюки и сапоги, так отращивает шерсть животное перед суровой зимой. Потом, в минуты сомнений, Эме Лонги будет часто вспоминать об этом времени, когда его тело угадывало больше, чем голова.