Арман Лану - Пчелиный пастырь

— Как бы не обстреляли, — говорит Пюиг.

Эме Лонги недоверчиво поднимает брови.

— Да, — говорит Капатас. — С этого началось еще в сороковом.

— Я предпочел бы дождаться ночи, — настаивает Пюиг. — Тем более что нам предстоит еще пройти три километра по гальке. Из винтовок с оптическим прицелом они перебьют нас, как куропаток.

— Да нет. Теперь пастухи ходят к озеру не берегом реки, а другой дорогой.

Они в нерешительности. Они обсуждают ситуацию. Бесплатное уведомление — над ними распластывается молния, бесшумная и бесконечная. «Зарницей жары» называют это жители равнины. Торопливым шагом все проходят открытое место. Потом, под укрытием морен, они попадают в каменистый проход. Поле зрения сужается до нескольких сотен шагов. Крик Раисы. Старик Моше поскользнулся на заплесневелом камне. Они поднимают его; Моше покрыт ровным серым слоем: у него серая одежда, серая кожа, серые волосы. Придя в себя, он просит, чтобы ему дали его саквояж из крокодиловой кожи. Они шагают гуськом по этому лунному ландшафту. Здесь торчит лишь несколько желтых пучков камнеломки. Наконец перед ними ртутная гладь озера. Пот льет с них градом, даже с Пюига. Удивительно, что он может так потеть.

В ста метрах от них скрюченные сосны простирают свои когти над хижиной, сложенной из камней.

Пюиг снимает револьвер с предохранителя. Эме следует его примеру, но Пюиг делает отрицательный жест левой рукой. С револьвером в руке он спускается. Ни один камешек не покатился. Эме готов стрелять, если понадобится, прикрыть товарища. Странно, но Пюиг был прав: отныне он почувствовал уверенность в себе.

Волны от легкого ветерка гонят по воде сотни тысяч бриллиантов. Птица-рыболов поднимается в воздух, держа в клюве рыбку. Пюиг бросает камень перед входом в хижину, словно игрок в шары. Тишина. Учитель подходит к хижине, входит в нее и почти тотчас выходит оттуда. Он делает широкий жест. Все идут к нему. Эме, споткнувшись о булыжник, подворачивает ногу. Боль распространяется по всему телу, будит своих сестер, прыгает к нему на плечи и вцепляется в рубец. Не поддаваться. Идти. Пересилить страдание. Без горных ботинок это была бы трагедия: растяжение связок. Как же местные жители ходят тут в эспадрильях? Он хромает. Он приходит на берег последним.

Капатас ставит дорожные фляжки в холодок. Они передохнут здесь минутку-другую. Эме садится и разувается. Он опускает руку в ледяную воду и хочет погрузить в нее и ногу, но Пюиг останавливает его:

— Только не ноги.

Присев на корточки, Пюиг массирует ему лодыжку, и под его коричневыми пальцами опухоль как будто спадает, затем он вытаскивает из сумки повязку Вельпо и накладывает ее крест-накрест, как заправский хирург. Эме, стараясь, чтобы не было складок, снова надевает толстые носки и ботинки. Он выпрямляется, слабо вскрикивает, бледнеет, но героически делает разминку. Майор Лагаруст смотрит на него неодобрительно. Заметив это, Эме смеется. Смеется и Пюиг. Кадровый офицер пожимает плечами.

Сейчас около трех. На этом привале риск, которому они подвергаются, не так уж велик. О малейшем передвижении по этой территории им дали бы знать вспугнутые животные. Хижина, как и Pèdre Drète, как будто восходит к иной цивилизации. Она похожа на этрусское жилище. Что это такое? Убежище для пастухов и раненых животных на самой высокой точке перегона овец на летнее пастбище? Это могло быть и обиталищем какого-нибудь бога или местом, которое в древности отвели для душ усопших. По мнению Пюига, это хлев.

Под крышей из плоских сланцев, сложенных в виде полумесяца, царит таинственная прохлада. Фонарик Пюига выхватывает из темноты круг утрамбованной земли. Нары в форме четверти окружности. Травяная подстилка. В одном углу — остатки костра, над ним — отверстие, края которого вычерчивают глаз циклопа в стеклянном небе. Несколько пустых консервных банок, изъеденных ржавчиной.

Капатас присоединяется к Пюигу. В смешанном свете дня, проникающем снаружи, и электрического фонарика трудно разобрать выражение их лиц, словно высеченных из каменного угля. Но эта неподвижность говорит о том, что они в замешательстве. Фонарь вырывает из темноты голову белого петуха. Гребешок его стал бледно-розовым. Две лапки, отрезанные в суставах и снабженные великолепными шпорами, скрещены. Сухие перья напоминают Эме метелку из перьев, которою Капатас чистит соты в своих ульях. Люди съели петуха и оставили голову и лапки… Но почему Пюиг насторожен и почему Капатас внезапно выпрямляется во весь рост, так что касается головой потолка? Почему внутри жилища воцарилась тишина, — тишина, которая гармонирует с тишиной, царящей на озере? Пюиг берет сигарету и нажимает на зажигалку так же, как в первый вечер своего знакомства с Эме в «Первых тактах». Он делает три затяжки. Дым выходит через дыру в потолке. Тщательно закрутив фитилек, он кладет зажигалку в карман, затем становится на колени, протягивает руку к останкам петуха и застывает в этой позе.