Дэвид Мэйн - Ной

– Но лучше все-таки сходи.

– Куда?

– В шатер.

На его лице странное выражение, словно он давит смех, хотя вроде говорит о чем-то важном. Иногда брат становится для меня загадкой. Я иду к шатру, меня окликает Бера:

– Мне идти?

– Наверно, нет, – отвечает Хам. Клянусь, я слышу, как он хихикает у меня за спиной.

Яфета мы находим в винограднике. Хам окликает его, и Яфет с неохотой оставляет работу. С самого начала он взялся за нее с не свойственной ему энергией – раньше я такого за ним не замечал. Словно он пытается сделать в полторы руки работу, с которой никогда не справлялся даже двумя.

Пока мы идем, я обшариваю глазами небо, деревья, речку. Все вроде спокойно. Никаких тревожных знамений не видно. Даже пара толстощеких белок, выглядывающих из-за дерева, – лучший знак, на который только можно надеяться.

Когда мы подходим к шатру, я уже не сомневаюсь, что Хам едва сдерживает смех. Яфет ловит мой взгляд, а я пожимаю плечами.

– Туда, – показывает Хам.

Шатер-трапезная пуст. Мы склоняемся, чтобы пройти в спальный шатер, и чуть не наступаем на отца. Он лежит на спине поперек пары соломенных тюфяков, раскинув руки в стороны. Рядом с головой на земле краснеет лужица. Решив, что это кровь, я на мгновение замираю в ужасе, но тут же вижу разбитую чашу и опрокинутый кувшин. Все равно, плохо дело. Через секунду я замечаю еще кое-что.

– Ребро Адамово, – тихо выдыхает Яфет.

– Вам не кажется, – усмехается за нашими спинами Хам, – что старик на этот раз позволил себе лишку?

Отец наг и тощ. Он похож на ощипанную курицу. От этого зрелища мне становится стыдно, и я отвожу глаза, но все же успеваю заметить возбужденный член отца. Яфет тоже отворачивается. Но в тесном мраке шатра взгляд упереть не во что, и мы смотрим на Хама.

Он стоит у входа, задыхаясь от смеха:

– Видали… вы видали… О Яхве, прожил шесть сотен лет, а ему все хочется!

Во мне закипает ярость:

– Заткнись, Хам.

Мой брат продолжает фыркать, не в силах сдержаться.

Тут Яфет меня удивил.

– Твой смех над отцом делает тебя полным ничтожеством, – говорит он.

– Он же просто старик, – возражает Хам, утирая глаза.

– Может быть, и так, – вразумляю его я, – но он все-таки твой отец.

Хам пожимает плечами.

Я чувствую себя предателем. « Может быть, и так ». По сути дела, это означает: «Да, он просто старик, но он твой отец, и потому ты должен делать вид, что уважаешь его».

Неужели я и впрямь так думаю?

Яфет пробирается в шатер-трапезную, где лежит отрез расшитой ткани, аккуратно свернутый Берой, и пытается развернуть его.

– Сим, помоги.

Я вспомнил те секунды, когда дно лодки коснулось суши. Вспомнил, как мы все ждали момента, когда отец произнесет наконец благодарственную молитву, которой так и не последовало. Вспомнил, как произнес молитву сам. Вспомнил дрожащие руки отца, жалость к нему и то, как помог ему подняться с колен. Я и не думал тогда насмехаться над ним и вести себя как Хам. Но сильно ли отличались мои чувства от чувств брата?

– Сим.

Не знаю. Сложно сказать. Почему люди должны меняться? Почему они не могут навсегда остаться прежними? Тогда все было бы гораздо проще.

– Сим, помоги. Ты что там запропастился?!

– Ребро Адамово, – хихикает Хам. – Вы бы себя видели.

Я берусь за один край ткани, Яфет – за другой. Пятясь, мы заходим в спальный шатер, не поворачивая голов, чтобы не глядеть на отцовский срам. Хам выскальзывает наружу. Мы с Яфетом накрываем отца тканью. Бера окрасила ее в желтый цвет, символизирующий удачу. Мы поднимаем опрокинутый кувшин, собираем осколки чаши. И стоим.

– И что теперь? – спрашивает Яфет.

– Пусть отдохнет.

– Двигать его не будем? Может, положим на тюфяк?

Я размышляю над предложением Яфета.

– Лучше не надо. С другой стороны, он обращен головой к закату, а это плохо. Возможно, его и впрямь надо подвинуть.

Несколько мгновений мы стоим в молчании. Если начнем перекладывать отца, то можем его разбудить. А положение и без того ужасно неловкое.

– Пусть лежит как лежит, – говорит Яфет.

– Хорошо.

Хам стоит снаружи и почесывает брюхо.

– Никогда ничего смешней не видел. Здорово ты, Яфет, с вином придумал.

Яфет молчит.

– Надеюсь, об этом эпизоде не забудут, когда впоследствии воспоют деяния нашего старика, – продолжает Хам.

– Оставь, – говорю я.

– Размечтался, – усмехается он.