Бенджамин Леберт - Crazy

— Мне кажется, ты неплохо прижился, — говорит Бахманша и кусает ноготь.

— Да, прижился, и прижился неплохо.

В голове крутятся мысли о родителях. И о Яноше.

— Замечательно, — говорит она, — и все равно будет лучше, если в следующий раз ты не опоздаешь. Неприятно, если это войдет в привычку.

Конечно неприятно.

Она возвращается к своему столу, покачивая задом. Смотрю ей вслед. А потом углубляюсь в доказательство равенства.

На ужин дают ванильные круассаны. Это хорошо. Многие воспитанники, среди них ученики десятых, одиннадцатых и двенадцатых классов, уехали на какую-то художественную выставку. Поэтому нам достанется больше. Толстый Феликс специально принес с собой пакеты. Он хочет захватить круассанов наверх. Мы прячем пакеты под стол. С регулярными перерывами мы ходим за добавкой. На это никто не обращает внимания. Флориан надыбал даже немного какао. Янош утверждает, что такое редко удается. В конце дают еще и фрукты.

Радуемся до одури. Даже Трой смеется. Он берет себе еще один круассан. На улице идет снег. Капли стучат в большое окно. Шумно.

— Ну так что, кореши, идем сегодня по бабам? — спрашивает Янош. При этом он поворачивается к воспитателю Ландорфу, сидящему напротив, и ухмыляется.

— С тобой я больше никуда не пойду, — отвечает толстый Феликс, вгрызаясь в яблоко.

— Хватит дуться. Ты меня неправильно понял.

— И Бенни мне тоже так сказал, — признается толстый Феликс, — но все равно.

— Как мог Бенни тебе что-то сказать? — спрашивает Янош.

— Да потому что наш Бенни клевый, — объясняет Флориан, которого все называют девчонкой.

— Вот тут он прав. Так что, мужики, как наш Бенни — клевый или неклевый?

— Конечно клевый! — кричат все остальные. Меня начинают хлопать по плечу.

Вспоминаю о своей сестре. Мне ее ужасно не хватает. Интересно, чем она сейчас занимается? Может быть, пошла на какой-нибудь сейшен в Старый город, к своим лесбиянкам. Эти сейшены мне знакомы. Она брала меня с собой пару раз. Конечно, тайно. Мы вылезали в окно. Родители ни разу нас не засекли. И это хорошо. Такую фишку они бы явно не оценили. Все осталось между нами. Мне там понравилось. Я был единственным парнем. И девчонки нормально ко мне относились, не то что к другим мужикам. Я не вонял, не нажирался, не рыгал и вдобавок ко всему не принимал участия в «дискриминирующих женщину грязных ритуалах». Мне разрешали остаться. Иногда даже на всю ночь. Потом сестра отвозила меня домой. Она была героиней вечера. Она нравилась всем. Все считали ее красавицей. Хотя она довольно маленького роста. Не больше метра шестидесяти четырех. Ее каштановые волосы до плеч всегда завязаны в конский хвост. Лицо гладкое, без всяких морщин. Никакого выражения. Я очень редко видел, чтобы она плакала. Или смеялась. Всегда какая-то пустая. Вот поганая жизнь! Мне кажется, я очень люблю свою сестру.

— Так как же наши бабцы? — снова интересуется Янош.

— А что с ними может случиться? — задает вопрос Флориан.

— Идем мы к ним или нет? — Янош начинает злиться.

— Да что мы там забыли? Опять мутотень под названием «Пивная кружка», даже не сомневаюсь, — вставляет тонкий Феликс.

— Как ты говоришь, мутотень под названием «Пивная кружка» была крези [1] Crazy ( англ. ) — букв. сумасшедший. , — взрывается Янош. Он к месту и не к месту вставляет слово крези. Любую задевающую его вещь он называет крези. Любит он это слово.

— Ты считаешь, что это было крези? — толстый Феликс удивлен. — Может быть, и обозвать меня жирным ошметком мяса «Чаппи» тоже было крези?

— Ну уж нет, это было не крези — это вышло чисто случайно! — Янош ржет.

— Вот дам тебе пару раз по морде, тогда сам узнаешь, что такое чисто случайно, — взрывается Феликс.

— Не хочешь ли ты этим сказать, что сегодня ночью ты к нам присоединишься? — спрашивает Янош.

Шарик швыряет в него ванильный круассан. Янош уворачивается. Он все еще хохочет.

— Ну а вы как? Шарик идет.

— И мы идем, — бормочут остальные. И я бормочу. Так положено.

— Хорошо, — подводит итог Янош, — баб я беру на себя, а с вас пиво. В 0.50. Встречаемся в нашей с Лебертом комнате.

Наверное, сейчас десять часов. Не знаю. На улице уже темная ночь. Сижу у окна и поглядываю вниз. Рядом со мной сидит Янош. Он курит.

— Янош, можешь мне кое-что сказать? — спрашиваю я.

— Я много что могу сказать, — отзывается он.

— Не надо много, — возражаю я, — ответь только на один вопрос. Что чувствует человек, если он не инвалид? Если он не слабак? Не пуст до безобразия? Что можно почувствовать, если провести по столу левой рукой? Можно тогда на ощупь почувствовать, что такое жизнь?