Бенджамин Леберт - Crazy

— И зачем только Господь Бог делает такие вещи? — спрашивает Шарик и сжимает кулаки.

— Потому что все на свете должно развиваться по определенной схеме, — объясняет Замбраус. — Схема звучит так: смотреть, чтобы видеть; слушать, чтобы слышать; понимать, чтобы понять. Бегать, чтобы бежать. Так что беги, мой мальчик! Беги!

Толстый Феликс прижимается лицом к окну. На стекле появляются большие темные пятна. Из громкоговорителя раздается скрипучий голос проводника: «Через несколько минут мы прибываем на главный вокзал Мюнхена».

Перед окнами лежит Мюнхен. Я стою у двери. Янош, Трой и все остальные стоят за мной. Мы въезжаем на вокзал. Некогда толстый рюкзак Шарика болтается между лямками. Рядом с нами блондин с овчаркой. Вид у него усталый.

— Ну вот, пора, — говорит Янош.

— Что пора?

— Как что, сигары. Мы уже в Мюнхене. Нужно их выкурить. Как паре героев. Как в «Дне независимости».

Он вытаскивает из кармана сигары. Дешевка. Но какая разница! Одну он протягивает мне, а вторую сует себе в рот. Ждет, пока я сделаю то же самое. Потом подносит зажигалку. Надпись Курение вредит вашему здоровью его не интересует. Блондина тоже. Янош жадно затягивается своей сигарой. Блондин подмигивает. Я отворачиваюсь. Курю в нишу. Вкус у сигары отвратительный. Буду рад, когда она кончится. Овчарка чихает. Мне ее жаль. Ее добрые глаза смотрят прямо на меня. Я снова отворачиваюсь.

— А ты боишься смерти? — спрашиваю я у Яноша.

— Молодые люди никогда не боятся смерти.

— Правда не боятся?

— Правда. Не боятся. Человек начинает бояться смерти, когда перестает быть молодым. А до этого он должен просто жить. И он не думает о смерти.

— А почему тогда я боюсь?

— С тобой всё совсем по-другому.

— Это как? Что со мной по-другому?

— У тебя это целое море.

— Море?

— Море страха. От него нужно избавиться. Знаешь, в твоем мире много вещей, которые хотят свести тебя в могилу. Например, развод родителей. Интернат. Всякие типы. Не пытайся хоть сам свести себя в могилу. Было бы жаль, честно.

Янош затягивается. Я смотрю на него. Восхищаюсь им. Я ему этого еще ни разу не говорил, но я им восхищаюсь. Янош — это жизнь. Свет. И Солнце. А если Бог есть, то он говорит через Яноша. Это я знаю. И он должен Яноша благословить. Поезд останавливается. Приехали. Двери открываются. Блондин с собакой первым выскакивает на платформу. За ним спускаемся мы с Яношем. Мне видно, как собака исчезает в сутолоке. Псина — просто прелесть. Усталая и недовольная, она плетется рядом с хозяином. Последнее, что я вижу, это ее хвост. Лохматые шерстинки, направленные вниз.

Вспоминаю нашего пса. Чарли. Папочка у него был настоящий монстр. Равно как и мамочка. Не удивительно, что Чарли вырос больше метра ростом. Он умер два года назад. Кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Чарли был моим другом. Опорой в трудные времена. Иногда я ложился рядом с ним, если ночью было не уснуть. Если на улице была гроза. Я не люблю грозы. А Чарли они были по барабану. Скала. За которой я мог укрыться. В любую минуту. В любом месте. Никогда не забуду его морду. Нос мог съежиться. Как губка. Он был такой мягкий! Да и все было мягкое. Уши как вата. А живот как огромный корабль, покачивающийся вверх и вниз. В зависимости от погоды. Я до сих пор хорошо помню нашу последнюю ночь. Слюна у Чарли снова была с кровью. Я спал вместе с ним в ванной, на складном стульчике. Но долго не выдерживал. Подползал к нему. И продолжал спать, теперь уже на полотенце. В ту ночь Чарли был очень грязный. Кровь из горла. Кровь в кале. И все, что я мог для него сделать, это быть рядом. Положить на него руку. Так я и сделал. Обнял его и молился. Я молился и просил не отбирать у меня собаку. Чарли всегда меня охранял. Если он был рядом, никто не называл меня инвалидом. Я был в безопасности. Я специально совершал с ним долгие прогулки по кварталам, в которых много молодежи. Люди, видевшие меня, начинали испытывать ко мне уважение. Потому что у меня был он. Чарли. Мой пес. Мой утес. А если мне было одиноко, то мы все время играли в одну и ту же игру. С кольцом. Я подбрасывал в воздух пластиковое кольцо сантиметров десять в диаметре, а Чарли его ловил. В принципе, это довольно скучно. Но ведь игра есть игра. Наша игра. Иногда мы играли целый день. Той ночью два года назад, когда наш пес умер, Господь Бог, наверное, несколько отвлекся. Потому что он не услышал моих просьб. Утром, около четырех часов, Чарли не стало. Большой мощный корабль поднялся и опустился последний раз. А потом движение прекратилось. Глаза Чарли закатились. Ему было столько же лет, сколько и мне. Четырнадцать. К нам он попал крошечным щенком. Я все еще его помню. И пока я помню, Чарли будет жить. Уж не знаю как, но будет. В тот же самый день мы похоронили его на лугу. Собралась вся семья. Все плакали. Только мама не плакала. Она не очень любила Чарли. Ей все время казалось, что он для меня опасен. Кроме того, с ним было много хлопот. А вот отец его любил. Они хорошо понимали друг друга. Имя ему дал папа. В честь Чарли Уотса. Ударника из «Роллинг стоунз». Если бы наш пес был жив, я бы обязательно его навестил. Но всё уже в прошлом. Времени нет до меня никакого дела. И до Чарли тоже. Не интересует его мой утес.