Бенджамин Леберт - Crazy

Сзади, немного сбоку, иду я. Как обычно. У меня медленная и тяжелая походка. Я подволакиваю левую ногу. Как бы мне хотелось ее отстегнуть! На мне снова футболка с «Пинк Флойд». На этот раз альбом «The Division Bell». На ней нарисовано два больших камня. С глазами и ртами. Такое впечатление, что они разговаривают между собой. Издалека можно даже подумать, что это одно целое. Типичный «Пинк Флойд». Я люблю «Пинк Флойд». Янош говорит, что такая музыка — это крези. Но именно за это я ее и люблю. От «We don’t need no education» по коже бегут мурашки. Вот так. На ногах у меня синие джинсы. «Levis». Сестра подарила. Она считает, что они очень подходят для бегания по бабам. Ну, в конце концов, ей лучше знать, раз она так говорит. Я понятия не имею. Вообще-то это неплохо — иметь любящую сестру. У нее всегда есть пара миленьких подружек. Хотя большинство из них тоже лесбы. Янош сказал, что это прикольно. Их остается только приобщить к нужному полу. Янош считает, что тайно все лесбиянки мечтают о переходе в другую веру. Не знаю, так ли это. В любом случае, перевести их в другую веру достаточно сложно. Я уже пробовал.

Ее звали Мануэла или что-то в этом роде, и было ей лет двадцать. А мне всего четырнадцать. И я втрескался в нее по уши. Роста в ней было около метра семидесяти девяти. Каштановые волосы до плеч. Глаза, подобные морю. Синие и широкие. Я думаю, что забуду ее еще не скоро. Однажды она меня даже поцеловала. В комнате у моей сестры. Ее самой как раз не было. А мы смотрели телевизор. «Умирай медленно» или какая-то подобная лабуда. И вдруг она наклонилась ко мне. Я чуть коньки не отбросил. О боги! Целоваться она умела! Но ничего серьезного из этого не вышло. Она сказала, что я редкий тип. Как всегда. Янош говорит, что прекрасно ее понимает. Он и сам считает меня редким типом. В положительном смысле. То есть крези. Он говорит, что я самая сумасшедшая личность, с которой он когда-либо сталкивался. Флориан предупреждал, чтобы я из-за этого не воображал черт знает что. Такое, мол, Янош может сказать любому. И все равно мы хорошо уживаемся. Ведь уже четыре месяца мы существуем в одной комнате.

Автобусную остановку видно издалека. Это просто табличка и стоящая перед ней скамейка. Прямо на главной улице. «Остановка автобуса. Нойзеелен» — написано на табличке. Скамейка сделана из темного бука. В трещинах вода, оставшаяся после вчерашнего дождя. На асфальт изредка стекают капли. На самом краешке сидит пожилой господин. Сухопарый. Волосы цвета соломы растрепаны. На нем зеленый плащ до пят. Из-под плаща выглядывают черные блестящие полуботинки. Плащ застегнут на одну-единственную пуговицу. Старик поднимает голову и смотрит, как мы приближаемся. Впереди Янош. За ним Флориан, оба Феликса и Трой. Сзади я. Все остальные ждут у таблички. Лицами уткнулись в расписание автобусов.

— Вы из замка? — спрашивает старик глубоким, сильным голосом.

Парни оборачиваются. Заговорил Шарик.

— Да, — ответил он, — нам разрешили.

Старик сосредоточился. Глаза заблестели. Он поджал губы.

— Не стоит обманывать старика. Старик может быть глух. Может быть слеп. Он может быть инвалидом. Но в этой жизни он спел так много песен, что в заблуждение его не введешь. Никто вам ничего не разрешал. Я прав? Вы просто дали деру.

— Дали деру? — переспрашивает Шарик. — Ну да, и это тоже.

— Спел так много песен? — повторяет Янош. — Каких еще песен?

— Уникальных песен человеческого бытия. Тех, которые не утаишь: о печали, о радости, о ветре.

— Ветер-то тут при чем? — Это уже я.

— Ветер смешивает печаль и радость. Если нужно, он рвет связи. Или сгребает всё в одну кучу. Называй как хочешь.

— Вы, наверное, мудрец или ясновидящий? — интересуется тонкий Феликс.

Старик смеется. Его смех похож на приближающийся дорожный каток. Прокладывает себе дорогу, несмотря ни на что. Парни начинают украдкой озираться. Я сажусь на скамейку.

— Никакой я не ясновидящий, и даже, насколько понимаю, совсем не мудр. Я просто старый человек. Но я видел жизнь. А этого вполне достаточно, чтобы понимать, когда в супе не хватает перца.

— А мы тоже когда-нибудь станем такими же? — спрашивает Шарик.

— Какими?

— Ну… Э-э-э… В смысле… Старыми?

— Старым ты, дружок, наверняка когда-нибудь станешь. Такова жизнь. В тебе состарится все: и душа, и сердце, и мысли. Даже если сам ты будешь меняться очень медленно, мысли твои все равно изменятся. И мечты тоже. Когда-нибудь они состарятся. Так же, как и ты.