Фабрис Колен - Синдром Годзиллы

Потому что:

гибель — это участь всех чудовищ.

Потому что:

наши раны не заживают, а наши слезы текут и текут. Потому что прошлое — это бесконечное сожаление, выраженное одним словом. Потому что прошлое поражает нас ударами своих пороков, и так будет всегда. Так не лучше ли распрощаться с ним, если оно такое? Обойтись вообще без него? Как ты на это смотришь, а, дружище?

Обычное февральское утро. Над океаном идет снег.

Годзилла спускается на пляж ровно в пять утра. До сегодняшнего дня он старательно прятался от людских глаз. Компьютер, который теперь осматривают полицейские, он выключил прямо перед тем, как выйти из дому.

Он направляется к воде. Сначала идет вдоль стены набережной, потом останавливается и пристально вглядывается в океан. Потом поворачивает от бетонной стены и начинает медленно идти вперед. Вода покрывает ему лодыжки, потом доходит ему до бедер, потом до пояса, а когда покрывает плечи — он начинает плыть.

Годзилла плывет не оборачиваясь. Он не вернется.

Я стою и смотрю на него, но он об этом даже не подозревает. Я слишком поздно догадался. В любом случае, он уже слишком далеко для того, чтобы кто-то сумел его остановить. Я сам не в силах даже закричать.

Вода ледяная. Каждая волна пахнет смертью. Я вижу, как он медленно, но верно уплывает в открытое море. Он удаляется, правда, пока волны щадят его. Он остается неприкосновенным. Вот он перестал плыть, он позволяет волнам нести себя в открытое море. Течение очень сильное.

Годзиллу уносит в океан.

Я хочу, я всегда хотел жить — он же родился как будто специально для того, чтобы умереть. Но разница между нами сейчас не велика — страх размывает границы жизни и смерти: в трехградусной соленой воде, попадающей в рот, разъедающей раны, при усиленном ветре, на исходе ночи, которая сама по себе нелегкое время, в гуще гигантских водоворотов — смертельно раненный монстр, и он все еще борется за жизнь.

Я не успею его спасти. На пляже нет никого, на океанской набережной нет машин. Пока я сбегаю в дом за полицией — все будет кончено. Мобильный я как назло в это утро не взял с собой.

Вот Годзилла выбился из сил. Он захлебывается. Сейчас его легкие жжет как огнем. Вот волна накрывает его с головой. Теперь другая. Он барахтается, точно пьяный, словно он сошел с ума, и невозможно понять: не то он это от радости, не то от горя.

Каждая волна, которая отдаляет его от берега, возвращает меня к реальности. Я медленно, но верно прихожу в себя.

Мне видно, как все дальше и дальше, все реже и реже мелькает его пляшущий на гребне очередной волны хрупкий силуэт — как что-то отдельное, уже ничем не связанное со мной… Скоро первые лучи нового рассвета озарят горизонт — это будет тусклый, мертвенно-бледный свет, пропитанный горечью. А Годзилла… Он так и останется неприкосновенным.

Я думаю о Японии: о гигантских небоскребах, которые рушатся, о людях, которые разбегаются врассыпную, и о тех людях, которые любят друг друга. О времени, которое безвозвратно и так нелепо проходит. Думаю о тупиках, о маленьких переодетых чудовищах, о больничных дверях, которые открываются в обе стороны и хлопают на ходу. Я думаю об оглушительном взрыве, о той волне, что окажется сильнее и выше всех предыдущих. Едва последняя мысль приходит мне в голову, как я вижу вдали эту самую волну — вижу, как она накрывает моего годзиллозавра, а потом (или мне это только кажется?) я теряю сознание.

Труп Годзиллы найти так и не удалось. Очевидцы видели плавающее тело в волнах, на дежурный пункт спасателям поступил тревожный сигнал. Однако моряки пограничной охраны пока не подтвердили факт гибели на воде: «В условиях ограниченной видимости утверждать что-либо с уверенностью рано».

Когда мы слышим эту новость, отец стоит рядом.

Он держит меня за руку.

И очень кстати, потому что я еле стою на ногах.

Через некоторое время я прихожу в себя, мне уже лучше: это значит, что поисково-спасательные работы увенчались успехом, спасательный катер возвращается в порт — мертвое тело действительно было обнаружено в районе… Люди начинают обсуждать эту новость и распускать первые слухи, а ты чувствуешь только, как слегка сжимается сердце. И катер береговой охраны снова ныряет в предрассветную темноту, чтобы продолжить начатые поиски. А ты уже знаешь, что ничего он не найдет. И от этого «ничего» ты почему-то неожиданно делаешься взрослее.

Отец уходит к машине. Сегодня мы уезжаем из Города. Отец открывает мне дверцу, сам садится за руль. По радио передают «Песни об умерших детях».