Жауме Кабре - Я исповедуюсь

– Проходите.

Она протянула мне руку, не переставая улыбаться. Мы молча обменялись рукопожатиями. Два рукописных автографа Баха, вставленные в раму, радовали гостей. Я не без труда подавил волнение и смог ответить Алине Гинцбург вежливой улыбкой.

Мы провели два незабываемых часа в кабинете Исайи Берлина, на верхнем этаже Хедингтон-хаус, в окружении книг, рядом с часами на каминной полке, которые слишком быстро отсчитывали время. Берлин был в подавленном состоянии, как будто чувствовал, что близится его час. Он слушал Алину, слегка улыбался и повторял: у меня почти не осталось пороху. Продолжать надо вам. А потом тихо сказал: я не боюсь смерти. Она меня злит. Смерть меня раздражает, но не пугает. Когда ты есть, смерти нет. Когда есть смерть, нет тебя. Поэтому бояться ее – пустая трата времени. По тому, сколько он говорил о смерти, я понял, что он ее боится. Быть может, так же, как я. А потом он добавил: Витгенштейн говорил, что смерть не является фактом жизни. И Адриа пришло в голову спросить, чем его поразила жизнь.

– Поразила? – Он задумался. Тиканье часов, словно идущее откуда-то совсем издалека, проникло в комнату и в наши мысли. – Поразила… – повторил он и наконец решился сказать: – А вот чем. Просто тем, что я смог прожить в безмятежности и с таким удовольствием, несмотря на все ужасы, в самом худшем из всех веков, какие знало человечество. Потому что он был несравненно хуже остальных. И не только для евреев.

Он посмотрел на меня неуверенно, словно сомневался, какое-то время подыскивал точные слова и в конце концов произнес: я был счастлив, но все время испытывал угрызения совести и чувство вины оставшегося в живых.

– Что? – спросили Алина и Сара в один голос.

Только тогда я заметил, что последние слова он прошептал по-русски. Я тут же перевел им, не оборачиваясь, не отрывая глаз от Берлина, потому что он еще не закончил. Он продолжил свою мысль и снова заговорил по-английски, спросив: чем я заслужил, что со мной ничего не случилось? И покачал головой: к сожалению, мы, большинство евреев этого века, живем с тяжелым камнем на душе.

– Я думаю, что евреи прошлых веков чувствовали то же, – заметила Сара.

Берлин посмотрел на тебя, приоткрыв рот, и промолчал в знак согласия. Затем, как будто желая прогнать грустные мысли, поинтересовался публикациями профессора Адриа Ардевола. Чувствовалось, что он с интересом прочел «Историю европейской мысли», она ему понравилась, но он по-прежнему находил, что «Эстетическая воля» – это маленький шедевр.

– Тогда я благословляю судьбу за то, что эта книга попала к вам в руки.

– О, так это все ваш друг… Правда, Алина? Помнишь этих двух страшил? Один ростом два метра, а второй – метр пятьдесят. – Он улыбался, припоминая, и смотрел прямо перед собой на стену. – Чуднáя парочка.

– Исайя…

– Они были совершенно уверены, что это меня заинтересует, поэтому и принесли книгу…

– Исайя, ты ведь хочешь чаю?

– Да-да, предложи им…

– Хотите чаю? – Теперь tante Aline [358]обращалась ко всем сразу.

– Какие мои два друга? – спросил Адриа с удивлением.

– Один – кто-то из Гинцбургов. У Алины столько родственников, что я иногда их путаю…

– Гинцбург… – сказал Адриа, ничего не понимая.

– Подождите-ка.

Берлин с видимым трудом поднялся и отошел в угол. Я заметил, как Алина Берлин и Сара переглянулись, но все продолжало казаться мне очень странным. Берлин вернулся с моей книгой в руках. Мне необыкновенно польстило, что между страницами было заложено пять или шесть листков. Он открыл книгу, достал из нее какую-то бумажку и прочитал: «Бернат Пленса из Барселоны».

– А, понятно, ну конечно, – произнес Адриа, сам не осознавая, что говорит.

Я больше ничего не помню из разговора, потому что перестал что-либо понимать. Как раз в этот момент вошла горничная с огромным подносом, полным всяких приспособлений, необходимых для того, чтобы наслаждаться чаем так, как велят Господь и королева. Мы говорили еще о многом, но все это я помню смутно. Какое наслаждение, какая роскошь эта долгая беседа с Берлином и tante Aline…

– А я-то откуда знаю! – трижды повторила Сара, когда Адриа спрашивал ее на обратном пути, каким боком оказался в этой истории Бернат. На четвертый раз она спросила сама: почему бы тебе не пригласить его выпить английского чая?

– Мм… Очень вкусно! У английского чая каждый раз другой вкус, вы не находите?

– Я знал, что тебе понравится. Но ты только мне зубы не заговаривай!