Эрве Базен - Анатомия одного развода

– Впрочем, ты, Агата, могла бы вернуться после этого, – сказал Леон, избегая уточнений.

– Разлука быстро делает нас другими, – сказала Агата. – Если ты пожила в радости и любви, больше не хочется жить снова во мраке. Если тебе свободно и вольно дышалось, разве стерпишь опять всю эту грызню, нужду, распри, подстрекательство, мерзкое состояние между отцом и матерью... Побудешь всего полгода вдали от семьи – и все, что было, уже кажется таким нелепым. Мне и сейчас очень жаль маму, но я хочу и себя пожалеть. Пусть это звучит эгоистично, – тем хуже! – нас слишком долго этому учили. Оставаться с мамой, да еще в моем положении – нет! Был лишь один выход: порвать, и разом! А то бы она начала бегать ко мне и днем и вечером; Эдмон долго не выдержал бы. А я привязалась к нему, представьте себе...

Роза смотрела на сестру во все глаза, будто не видела ее лет двадцать. Неужели и она так же переменится после того, когда по принятому обычаю на нее наденут подвенечное платье, которое она пока заслуживает. Роза ощутила легкое отвращение и вместе с тем неясную надежду: суметь остаться собой, для себя самой. Потом явилось ощущение горькой несправедливости – двое «папиных», двое «маминых» – подобный раздел, казавшийся ей еще недавно справедливым, сейчас показался несправедливым.

– А какова же третья причина? – проронила она. Но Леон поспешил предупредить.

– Агата уже скучает без нас, – сказал он слегка дрожащим голосом. – Она хотела бы повидать родителей, но для начала связалась с «Синдикатом».

– Единственное, что у нас осталось, – сказала Агата, почти не улыбнувшись, – это – «СМИГ» !

Их взгляды скрестились. Десять лет тому назад «Синдикат» был союзом Четырех, а «СМИГ»ом в шутку назывались их карманные деньги; тогда Леон, генеральный секретарь, от имени всех четырех обращался к отцу: Слушай, пап, «Синдикат» голосует за то, чтоб провести каникулы в Сабль д'Олон, и потому просит повысить «СМИГ» на двадцать франков.

– Мы очень виноваты, а я особенно, – призналась Агата, – что разделились на «папиных» и «маминых». Мы даже им не оказали этим услуги. Ведь семья – не только они, но и мы. Если бы мы были все заодно...

– В то время мы не все понимали, – ответил Леон.

– Может быть, сейчас?.. – спросила Роза.

Ее обуревали сомнения – увы! – уже привычные. Быть всем заодно – хорошо! Но прежде всего для чего? Что это может дать? Вспомнить хотя бы, как сказала Соланж, подружка Леона, испуганная свидетельница одной ссоры: О нет, я не хочу вмешиваться в такие истории. В этой фразе был такой ужас! Будто семья Давермель страдает какой-то постыдной болезнью. Может, стоит согласиться с неизвестным им Эдмоном – ведь он подсказывал Агате: Ты, дорогая, решила повидаться со своими, это совершенно, естественно. Но уж лучше со всеми, и к чертям всякие дрязги!

– Мы могли бы, – сказала Агата, – видеться раз в месяц на какой-нибудь нейтральной территории, скажем, в ресторане. А потом бы пригласили туда родителей, сначала по отдельности, а затем и вдвоем.

– А они захотят? – спросила Роза.

– Нам ничего не стоит попробовать, – ответил Леон. – Во всяком случае, мы должны сами проявить инициативу, чтобы потерь было меньше.

Иногда это походит на театральное представление, иногда – на какое-то большое собрание. В тот вечер двадцать пять юмористок решили осмеять все, что возможно, чтоб подбодрить себя, но это им не удалось. Три новые «сестры» с печальной участью (одна из них, Араманда, брошена с пятью детьми, осталась без работы, без всякой надежды на помощь бывшего мужа, безработного по собственному желанию, да и к тому же еще и пьяницы) заставили прослезиться наиболее чувствительных дам, которых тут же осмеяли более рассудительные, разделившиеся на две группы: разъяренных и мужественных; первые мечтали только о судебных тяжбах, другие рассчитывали исключительно на собственные силы. Беззлобные сплетни в таких случаях превращаются в настоящие дебаты, которыми руководят Агнесса и Эдме – дамы неодинаковой чувствительности, согласно их профессиям, но умеющие уловить момент, когда споры, вместо того чтобы сплачивать аудиторию, начинают разделять ее. Каждая жаловалась на что-нибудь свое. Каждая опиралась на личный опыт и бросала свою горсть соли в общее варево из черного хлеба повседневности и каких-то несвязных мыслей. Проклятия, разглагольствования, рассуждения, бурная и тихая критика, клевета, пережевывание одного и того же, целый поток, из которого – кое для кого это стало правилом – выбирались, потеряв голос, но зато на какое-то время успокоившись. Было слышно, как громко кричала студентка Амалия, недавно снова сыгравшая свадьбу. (Слава богу! Те, кто обретает свой дом, как правило, исчезают из клуба.) Наилучший способ вылечиться от любви к одному – это завести другого!