Алексей Слаповский - Они

— И много понадобилось денег?

Юля назвала сумму.

— Немало! Откуда у него такие деньги?

— Для него небольшие.

— Да? И дом за городом, и на «Мерседесах» раскатывает?

— Вообще-то он в самом деле за городом живет, и «Мерседес» у него, не новый, правда.

— Слушай, а почему бы тогда ему Данилу от армии не откупить, а?

— Ты странные вещи говоришь, Данила твой сын!

— Именно. И я имею право решать его судьбу. Так? Вместе с тобой. Так?

— Конечно.

— Тогда слушай: ему действительно надо в армию! Здесь он скурится, сколется, сопьется и сдохнет под забором!

— Какие ты вещи говоришь...

— Я обрисовываю реальную перспективу! Где он вообще?

— На роликах поехал покататься с друзьями, на «Тульскую», там комплекс какой-то...

— С теми друзьями, которые стекло били?

— Эти нормальные. А там просто дурная компания. Просто Данила слишком добрый, у него развито чувство локтя. Он был ни в чем не виноват, а молчал.

— Не виноват! Откуда ты знаешь? Может, он у них вообще там самый главный! Ты над ним кудахчешь, а сына надо знать!

— Я его знаю! А если не нравится, как я его воспитываю, встречайся с ним и говори!

— Поздно говорить! Вырос уже! В армию — и пусть его обломают! Там он забудет, как сладкой водички даром попить!

В общем, встреча кончилась глупой руганью.

А другой день принес новые огорчения. Звонки по поводу «Стар-трека» раздавались каждые десять минут. Все торопили, требовали, гневались, недоумевали. Строители предложили новый вариант документации. Если не вдаваться в технические подробности, суть сводилась к тому, что детальные предложения изменений проекта заменялись суммой этих предложений. Результат в итоге был тот же, но зато подписать это Карчин имел право единолично. Ну, и еще две-три страховочные подписи.

Однако ответственность такая, что в случае чего — верный суд и верная тюрьма. А Карчин этого страха уже натерпелся. Поэтому он пробивался на прием в мэрию, надеясь на другое решение. И — луч свет в темном царстве — пробился, его приняли. Карчин, волнуясь, но сдерживаясь, честно все рассказал. Несчастный случай есть несчастный случай. Нельзя, чтобы из-за него рухнул такой проект. Один из лучших проектов этого года. Презентативный и репутационный проект для всех, включая городские власти.

Его выслушали, все понимая, кивая и соглашаясь, и сказали: кто против, но в чем, собственно, проблема? Проблема в том, ответил Карчин, что нужно объехать заново два десятка инстанций и заново поставить два десятка подписей. Которые, кстати, были уже поставлены. Что поделаешь, вздохнули в ответ, правила есть правила, заново так заново. И тут Карчин поступил неосторожно — от обиды и от негодования. Я знаю примеры, сказал он, когда эти правила корректировались. В том смысле, что звонка из мэрии было достаточно, чтобы... Ему не дали договорить и возмутились: вы что же, предлагаете нам закон нарушить? Надавить? Приказать? Мы не имеем права такими вещами заниматься! При этом и Карчин, и те, кто говорили это, прекрасно знали, что такими вещами мэрия занимается ежедневно и чуть ли не ежечасно. Но Карчин по каким-то причинам из этого круга привычных занятий вдруг выпал. Утратил вдруг доверие и авторитет. Стал в одночасье тем, для кого не стоит стараться. И он почувствовал себя в этот момент человеком из советской очереди, который был в первых рядах, но которого вдруг оттерли, он оказался последним и ему ничего не досталось.

Покровитель и благодетель Линьков тоже удружил: уехал отдыхать на десять дней в Марокко, на побережье Атлантики, а телефон, похоже, отключил, чтобы не отвлекаться от отдыха, или вовсе с собой не взял.

Обидел Ясинский, не взявшись сам за дело, а поручив его молодому и неопытному Шацкому. Шацкий, правда, сначала Карчину понравился, однако время идет, а результатов нет. И со стариком что-то у него там повисло, что-то не получается, и мальчишка вот исчез. Напугался, наверно, бродит где-то по городу.

Карчину очень не хотелось совершать новый круг (явно не почета) с документами на подпись, он не желал верить, что нет иного выхода. Надо еще раз поговорить с мальчишкой. Найти его, сесть с ним рядышком и без нервов, спокойно, по-мужски, сказать: слушай, брат, все понимаю, ты боишься, что тебя накажут, но вот тебе моя рука, вот тебе мои глаза, посмотри в них, поверь мне, как отцу: ничего тебе не сделают. Ты не деньги и бумажки украл, ты человека погубить можешь. Но ты же можешь и спасти. Подумай своей головой и совестью, надо тебе это? Черт с тобой, возьми деньги, но документы, брат, верни. Тебя взрослый человек просит, унижается, видишь?