Чарльз Сноу - Дело

Он кивнул.

— Только что умершего в возрасте, если не ошибаюсь, семидесяти пяти лет. Как вы объяснили, он подделал одну из ваших собственных фотографий?

— Да!

— И вы считали, что это на него похоже?

— Ну конечно же нет, — вмешалась Лаура. Лицо ее выражало бешенство и желание защитить. Она обратилась к мужу. — Ведь ты очень уважал его. Очень!

— Вы его очень уважали?

— Не так чтобы очень, — ответил он.

— Чем вы могли объяснить, что человек в его годы, с его положением пошел на такой подлог?

— Спятил, наверное! — ответил он.

— А были какие-нибудь признаки?

— Да нет, не замечал.

— Один последний вопрос: когда вы пришли к заключению, что эта ваша фотография была им подделана, вы заявили, что и раньше видели такие же фотографии. Вы говорили это?

— Да!

— Кто делал те фотографии?

— Старик, конечно.

— Сколько фотографий вы видели?

Он несколько растерялся. Казалось, что он туго соображает.

— Не могу вам сказать, — выговорил он наконец.

— Много?

— Нет, не думаю.

— Только одну?

— Не уверен.

— Но вы вполне уверены, что видели? Хотя бы одну, кроме вашей?

— Я же сказал, что видел.

— А вы знаете, что никаких признаков таких фотографий в его черновиках обнаружено не было.

Вид у него стал подавленный и мрачный.

— Это, надо полагать, они мне говорили, — ответил он. И вдруг спросил: — Вот только интересно бы узнать, кто именно их искал?

Но тут я решил, что хватит.

— Мне кажется, что дальше углубляться в это бессмысленно, — сказал я.

Маргарет попыталась завязать общий разговор. Я поддержал ее. Говард погрузился в молчанье, лицо у него было оскорбленное и в то же время апатичное. Даже Лаура потеряла присутствие духа. Она больше не затрагивала этой темы. Разговор не клеился, то и дело наступали мучительные паузы, во время которых Маргарет и я напряженно придумывали, что бы еще сказать. Через полчаса после обеда я предложил им выпить виски. Лаура выпила свое, почти не разбавив; он отказался. Наконец, минут десять одиннадцатого, она сказала, что им пора идти. Обычно любезная и вежливая, Маргарет с готовностью вскочила с кресла.

Когда мы стояли у дверей, ожидая возвращения из ванной комнаты Говарда, Лаура внезапно подняла на меня глаза.

— Ну так как же? Вы поговорите с Гетлифом или со своим братом?

Я был огорошен. Даже сейчас она не хотела признавать себя побежденной.

— Но что же, по-вашему, я могу сказать им?

— Разве вы не можете просто сказать им, что они должны пересмотреть это дело?

Глаза ее широко открылись. В этот момент она была похожа на женщину в любовном экстазе. Она была так возбуждена, что даже стоять рядом с ней было неловко.

— Я должен подумать, могу ли я что-нибудь сделать, — ответил я.

В это время Говард как раз подходил к нам, и она замолчала.

Когда за ними закрылась дверь, Маргарет сказала:

— Ясно, что ничего ты тут сделать не можешь!

— Конечно, ничего! — подтвердил я.

— Ему и опереться-то не на что. Ведь не на что же?

— Какая уж там опора.

Мы сели. Настроение у обоих было не слишком хорошее. Маргарет положила свою руку на мою.

— Сказать, что обед на редкость удался, нельзя, — заметил я.

— По крайней мере тебе не придется снова встречаться с ними.

Я согласился с ней, что не придется.

Маргарет улыбнулась.

— Должна заметить, что ты обошелся с ним довольно бесцеремонно.

— А как еще я мог поступить?

— Ну, дело тут не только в этом. А?

Я улыбнулся. Мы великолепно знали интуитивные симпатии и антипатии друг друга.

— Не стану притворяться, — сказал я, — что я от этого Говарда в восторге.

— И в то же время, если бы он не совершил поступка, который, к несчастью, совершил, ты нисколько не удивился бы, если бы я обнаружила в нем известную долю прямоты и честности. Ну, скажи, разве нет?

Мы дружно рассмеялись. Неприятный осадок от вечера улетучивался. Полусловами-полуфразами, понятными только нам двоим, мы напоминали друг другу, что, ошибаясь иногда в людях, мы совершали каждый раз одни и те же ошибки. В молодости меня пленяли противоречивость, остроумие, легкость в обращении, я часто переоценивал людей, обладающих этими качествами, и даже сейчас, хотя уже не считал, как некогда, что на таких людях держится мир, я все же питал к ним известную слабость. Например, я находил достоинства в Томе Орбэлле, которых не видели в нем другие, и тем более Маргарет, у которой была слабость к людям совершенно другого толка. Внутренняя грубость и mauvais coucheur [2] неуживчивость (франц.). в ее глазах нередко оборачивались чувством собственного достоинства и благородством, недоступными всем нам — остальным. Обаятельностью ее было не пронять; с другой стороны, пусть человек был закоренелым эгоистом, но если он не был обаятелен, она неизменно находила, что он заслуживает особого уважения. Если бы — как она сама признала, подсмеиваясь над собой, — Говард явился к нам иначе аттестованным, она отнеслась бы к нему как к человеку редких достоинств — я прекрасно представлял себе это.