Чарльз Сноу - Дело

— Ну, к тому времени как он пошел в гору, мне дали почетную отставку, — сказал Найтингэйл, — решили, что я уже стар и больше не гожусь, чтобы воевать.

Мне показалось, что он как-то странно скромничает, говоря о своем участии в войне. Ему было лет сорок пять, когда он получил старший офицерский чин — насколько я знаю, немногим дилетантам удалось достичь того же. Я сказал ему, что знаком с командиром его полка лордом Джильби. Во время войны среди служащих Уайтхолла — людей, относившихся к героям более чем спокойно, — ходило немало историй о его личной храбрости. Я спросил Найтингэйла об этом.

— Да, он не очень возражал, когда по нему стреляли, — сказал он. И добавил: — В конце концов ему ведь всю жизнь за это платили деньги.

— Ну все-таки, — сказал я. — Он, должно быть, обладает невероятной смелостью.

— Пожалуй, что так, — ответил Найтингэйл.

— Должен признаться, что я этому завидую.

— А на что это вам? — сказал Найтингэйл.

И вдруг я понял то, что подсознательно чувствовал все время, — об одном очень смелом человеке я говорил другому, столь же смелому. Никуда не денешься, приходилось признать, что Найтингэйл проявил в двух войнах безграничную отвагу.

— Меня, знаете ли, храбростью не удивишь, — заметил он, — слишком уж я на нее на своем веку насмотрелся. Думаю, что завидовать тут нечему.

Он сказал это несколько насмешливо, но вполне добродушно. Он был не из тех людей, которых интересует чужой внутренний мир, — для этого он был слишком эгоцентричен. Я, без сомнения, представлял для него интерес только постольку, поскольку он сам испытывал ко мне неприязнь. И все же на какое-то мгновение мне показалось, что, относись он ко мне по-дружески, он никогда не понял бы меня так, как понимал теперь. Как ни странно, в его голосе звучало желание подбодрить меня.

Снова стало тихо, как в церкви. На этот раз пауза затянулась. Мы исчерпали все темы. У нас с ним не было — ни прежде, ни теперь — ничего общего. Оба мы выжидали, словно хотели посмотреть, кто кого пересилит.

Наконец Найтингэйл сказал:

— Я хотел поговорить с вами относительно сегодняшнего заседания.

— Да?

— Я хотел бы знать, почему Гетлиф нашел нужным сказать то, что он сказал?

— Вероятно, счел это своим долгом.

— Насколько я понимаю, это дело ваших рук? — Он все еще говорил сдержанно, но в голосе его появилась напряженная, скрипучая нотка.

— Я считаю, что обо всем, что касается действий Гетлифа, вы должны спрашивать его самого. Разве нет?

— Неужели вы хоть на секунду могли вообразить, что я не сумею разобраться, кто стоит за всем этим?

— А неужели вы могли вообразить, что я, или вообще кто-нибудь, сумел бы убедить Гетлифа произнести хотя бы одно слово, в справедливости которого он сомневался бы?

— Я хочу знать, почему он сказал это?

— Вот что, — сказал я с той же яростью, только спокойнее, — таким путем вы ничего не добьетесь. Так или иначе, Гетлиф это сказал, и игнорировать его слова немыслимо. Это свершившийся факт…

— А вы думаете, мы собираемся игнорировать его слова? Чем же мы, по вашему мнению, занимались сегодня после того, как прервали заседание?

Он подчеркнул слово «мы», как будто сознание, что он принадлежит к числу судей, все еще придавало ему не только силу, но и достоинство. Я в упор посмотрел на него. Линия лба твердо вырисовывалась под шапкой густых волнистых светлых волос. От глаз лучиками разбегались морщинки, тончайшая сеть их легла на веки. Нежная кожа как-то не вязалась с грубыми, тяжелыми чертами лица. Он смотрел мне прямо в глаза блестящими неумными глазами — в них отражалось волнение и больше ничего. Мы продолжали смотреть друг на друга; рот его скривился, как будто он напрягал мускулы, напрягал все силы, чтобы как-то держать себя в руках. Он заговорил ровным, без модуляций, и тихим голосом:

— Надеюсь, вы выслушаете меня, Эллиот? — сказал он.

Я сказал — да.

— Я знаю, мы с вами часто расходились во взглядах. Не знаю, в какой степени это была моя вина. Не стану скрывать — если бы можно было начать все сначала, я постарался бы не говорить некоторых вещей.

Произнес он это довольно холодно, без всякого раскаяния. Тем не менее тон его был искренний и, я бы сказал, деловой.

Прежде чем я успел ответить, он спросил меня:

— Полагаю, что и вы предпочли бы взять назад некоторые свои слова?

— Разумеется.

Это, по-видимому, удовлетворило его.

— Мы с вами часто расходимся во взглядах, — повторил он. — В корне расходимся. Но это никак не должно отразиться на результатах нашего разговора.