Чарльз Сноу - Дело

Мне пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы сохранить выдержку, чтобы не пойти на какие-нибудь уступки.

Я ответил:

— Никто и не собирается причинять колледжу ни малейшего вреда.

— Рад слышать это от вас.

— Никто, — продолжал я, тщательно подбирая слова, — не будет настаивать на подозрении, о котором вы говорите, дальше необходимого предела. Но…

— Да?

— Как я уже сказал, из этого положения есть только один разумный выход. Если старейшины найдут возможным изменить свое решение относительно Говарда, тогда никто не захочет создавать ненужные неприятности. Но если старейшины не найдут возможным это сделать, тогда, боюсь, остановить ход событий будет трудно.

Он ждал, что я скажу еще что-нибудь, но я замолчал. Зазвонил телефон. Я слышал, как он ответил привратнику, что долго не задержится. Затем взволнованно посмотрел на меня.

— Это все?

— Большего сказать сейчас я не могу.

— Вы хотите поговорить со своими… друзьями?

— Это ничего не изменит, — сказал я.

По его поведению можно было заключить, что он радостно возбужден, а никак не разочарован. Как будто он слышал только часть моего ответа — успокоительную часть. Как будто он не уяснил себе значения моих слов. Или, быть может, высказавшись откровенно, он все еще находился во власти охватившего его волнения? Весело, бодрым, чуть ли не дружеским тоном, он сказал, что должен идти, — жена ждет его в машине у ворот колледжа. Мы вместе спустились вниз и пересекли один за другим все дворы. Найтингэйл взглянул на небо, где начинали загораться первые звезды.

— Наконец-то какое-то подобие хорошей погоды!

Мы шли рядом, словно я никогда и не уезжал из колледжа, словно мы были если не друзьями, то, во всяком случае, хорошими знакомыми, которые лет двадцать проработали бок о бок и незаметно состарились вместе.

За главными воротами, возле тротуара, стояла машина с отворенной дверцей. Из машины выглянула миссис Найтингэйл.

— Хэлло! — сказала она. — Чем это вы там занимались, братцы?

— Да так, разговаривали кое о чем, — ответил Найтингэйл.

Она вылезла, чтобы пропустить Найтингэйла к рулю. Пока он усаживался, она нежно похлопала его по плечу, потом поболтала немного со мной. В жизни я не встречал менее застенчивой женщины. Она держалась так просто и непринужденно, что даже при заурядной внешности казалась по-своему очень привлекательной. Но в ту минуту, когда она спросила, чем мы занимались, и я увидел ее взгляд, обращенный к нему, в ее выпуклых глазах я прочел, во-первых, что она прекрасно знала, о чем был наш разговор, и, во-вторых, что, в то время как все вокруг только подозревали его, она не подозревала, а совершенно точно знала.

Убедился я, кроме того, и еще кое в чем. Она была непринужденна, она была добродушна, она хотела бы, чтобы окружающие ее люди были счастливы. Если бы Найтингэйл не совершал поступка, в котором его подозревали, она была бы довольна. Но знай она, что поступок этот он совершил, она непременно захотела бы обсуждать его, радовалась бы, что и она тут соучастница, и — потому что, при всей ее доброте, совести в ней не было ни на грош — по-дружески одобрила бы мужа.

Когда я входил в понедельник утром в профессорскую, слышались удары колокола; на ковре лежали солнечные пятна. Старейшины были уже в сборе и стояли у камина. Даже в приветствиях, которыми мы обменивались, чувствовалась принужденность. Но не та особая принужденность, с которой сталкиваешься, очутившись в компании приятелей, которые хотят скрыть от тебя дурные вести. Я не мог знать, о чем говорили они между собой накануне вечером или сегодня утром, но сразу же понял, что в их рядах произошел раскол.

Доуссон-Хилл появился не через ту дверь, которая вела во двор колледжа и которой воспользовался я, а через внутреннюю, соединяющую профессорскую с резиденцией ректора. Интересно, давно ли они уже совещаются, подумал я? Волосы Доуссон-Хилла блестели, от него пахло лосьоном для бритья.

— А, Люис! Доброе утро! — сказал он с сияющей равнодушной улыбкой.

Мы заняли свои места за столом. Кроуфорд привычными пальцами не торопясь набил трубку и раскурил ее. Он откинулся назад в кресле. Как всегда, лицо его было гладко, поза спокойна, и все же не успел он заговорить, как мне сразу же стало ясно, что на этот раз благодушие может в любой момент изменить ему.