Раймон Кено - Последние дни

— Сколько я должен, Альфред?

Щедрой рукой месье Мартен-Мартен отсыпал ему немного на чай. На следующий день он пришел в то же время. Холод стал еще холоднее.

— Видите, месье, что я вам вчера говорил? — произнес Альфред, подавая ему «американку». — То ли еще будет.

— Вы ведь не играете на скачках, Альфред?

— Месье сразу догадался.

— Естественно, догадался.

— Вас не проведешь. Действительно, я не играю на скачках. В моей семье была настоящая трагедия, месье. Мой отец разорился на лошадях, как другие разоряются на юбках, или на кокотках, как тогда говорили.

— Ох уж эти кокотки, — вздохнул месье Мартен-Мартен.

— Мой отец разорился, месье. Скажу больше: он покончил с собой. Это было ужасно. У его одра я поклялся никогда не играть на скачках. Мне было пятнадцать. До сих пор я держал слово, но…

— Но?

— Я тайно разрабатываю безотказную систему, чтобы выигрывать на ипподромах «Лонгшан» [21] «Лонгшан» — ипподром в Булонском лесу. , в Винсенском лесу, в Отее и в Ангьене. Когда эта система будет доведена до ума, я отыграю все деньги, которые потерял отец, само собой, с учетом роста стоимости жизни.

— На чем основана ваша система?

— Прежде всего, на географическом положении ипподромов и направлении магнитных потоков, которые через них проходят; затем, на движении планет; наконец, на статистических исследованиях, затрагивающих девяносто один составляющий элемент конного спорта.

— A-а. Рассчитываете скоро закончить?

— Через два-три года, месье.

— Принесите маленький кофе, покрепче и погорячее, — раздался скрипучий голос клиента, вдруг возникшего за одним из столиков.

— Ба, какие люди! — воскликнул месье Мартен-Мартен. — Это же месье Толю!

— Кажется, я вас узнаю, — отозвался вышеназванный.

— Я месье Браббан. Помните, битва при Бапоме, дальние странствия…

— А, помню, помню. Приятно снова вас встретить.

— А мне как приятно! Мой круг общения в Париже так невелик, что встретить знакомого — одно удовольствие. У меня ни родственников, ни друзей: один, как перст. Позвольте, месье, называть вас «мой дорогой Толю».

Толю изучал его со старческой подозрительностью.

— Вы играете в бильярд, месье Браббан?

— А как же, — ответил Браббан.

— Что ж, не помериться ли нам силой?

Второй старик с восторгом согласился.

Они отправились в «Людо», где им пришлось некоторое время подождать, когда освободится бильярдный стол. Партия началась со всяких «давненько я не играл» и «раньше я был на высоте, но практики не хватает». Ветеран войны семидесятого года был вынужден покориться лейтенантишке народного образования, который обыграл его с двадцатью семью очками из ста. Они расстались, весьма довольные друг другом. На следующий день месье Толю одержал новую победу, а через два дня месье Браббан вновь был вынужден признать себя побежденным; через три дня ему-таки пришлось согласиться на фору в двадцать пять очков, но, несмотря на это, он опять пал лицом в грязь, неравномерно покрывавшую паркетный пол в «Людо».

— Завтра я отыграюсь.

— Нет, мой дорогой Браббан…

— Как это, нет? Сегодня чуть-чуть не хватило.

— Да, но завтра воскресенье, я не смогу прийти.

— Ну, тогда до понедельника.

— Я иду к свояку.

— Ах да, к свояку. Месье… Бреннюиру?

— Именно так. Вообразите, что на днях один мой бывший ученик, которого я случайно там встретил, хотя, честно говоря, не случайно, поскольку он друг моего племянника и племянник-то его и привел, так вот, этот юноша рассказал нам кубистский стих.

— Не может быть, — искренне удивился Браббан.

— Признаюсь вам, я ничего не понял и мой великий друг, знаменитый поэт Сибарис Тюлль, тоже.

Имя Сибариса Тюлля, похоже, не впечатлило Браббана, и Толю продолжил:

— Сибарис Тюлль, вы наверняка знаете, автор «Аметистового башмачка», один из основателей «Меркюра».

— Как я завидую, что вы можете бывать у людей такого уровня, — взволнованно заявил Браббан.

— Для меня это большая честь.

— Я бесконечно восхищаюсь месье Тюллем, — сказал Браббан не слишком уверенно.

— Вы читали его стихи?

— Можно, я вам признаюсь? «Аметистовый башмачок» — моя настольная книга. Ведь поэзия — это ни больше ни меньше мое страстное увлечение.

— Уж не поэт ли вы? — спросил Толю, у которого дух перехватило от столь необычного признания.

— О нет, о нет. Но я читаю, так сказать, только поэзию. С ней я отдыхаю от дел, от суеты дня. Меня не только поэзия интересует, но и сами поэты, собственной персоной, во плоти.