Анатолий Медников - Открытый счет

Потом Лиза прочла донесение.

Зубов писал о настроениях немцев, которых видел, с которыми разговаривал и в городах, и на дорогах, о чувстве обречённости у забитого, запуганного нацистами, отупевшего от страха и страданий населения. Он писал о том, что объявленная Гитлером тактика выжженной земли, сплошных разрушений городов и заводов не может способствовать деятельности немецких „партизанских“ отрядов, так называемых „вервольф“. Вряд ли немцы поднимутся для сопротивления нашей армии, как это сделал русский народ в годы тяжелейших испытаний. Немцы в большинстве своём нравственно сломлены военными неудачами, крахом всех нацистских обещаний, страданиями, которые война обрушила на их города и селения.

Далее следовала чисто военная часть сообщений — те сведения о немецких частях, которые удалось собрать группе „Бывалый“.

— Проредактируйте. Я знаю ваше перо, вы можете и обыкновенной служебной записке придать литературный блеск, — сказал Зубов полушутя, и Лиза это восприняла не столько как комплимент, а как опасение Зубова, что сейчас, усталый, после многих бессонных ночей, он дурно и не слишком связно описал свои впечатления и мысли.

— Вообще-то толково, — сказала Лиза. — Убедительно, но, если разрешите, я кое-что поправлю. — И когда она минут через двадцать, закончив редактуру донесения, подняла голову, Зубов, устроившись в кресле у столика, крепко спал, надвинув фуражку на глаза.

Лиза осторожно, чтобы не разбудить, расстегнула ему воротничок гимнастёрки. Задув медную свечу, она тоже прилегла на кровать, сняв только сапоги.

„Не много же мы поговорили, — подумала Лиза, — обещал рассказать о немецком тыле, а сам свалился от усталости“.

Она не сразу уснула, из окна дул ветер. Он усилился и резко щёлкал полотняной занавеской так, словно бы это вдалеке кто-то постреливал из пистолета. Потом рядом ухнула пушка, и осколки разбитого стекла, ещё торчащие в раме, упали со звоном на подоконник.

Бой шёл невдалеке. Жёлтые отсветы пожаров ползли по тёмному небу. Пахло гарью. Время от времени спросонья что-то буркал пулемёт, ненадолго успокаивался, а потом резко тараторил невидимому в темноте противнику.

Странное, прерывистое, напряжённое дыхание города словно бы прибоем накатывалось в комнату. И под этот хотя и привычный, но всё же волнующий шум Лиза думала о… своих чувствах к Зубову.

Любовь есть любовь, и на войне тоже. А кто в любви мог предписать определённый ритуал, какой-то кодекс отношений. У каждого это складывается по-своему.

Лиза, начиная думать о своих отношениях с Зубовым, всякий раз невольно сердилась на себя, потому что чувствовала, что сама себя она уговаривала в своей правоте.

Ну, что меняется от того, что они видятся редко, да и на то короткое время, отводимое им войной на свидания, когда не можешь, не успеваешь, а порой и просто не та обстановка, чтобы два офицера начали объясняться друг другу в любви.

Ну, конечно, найдётся ханжа, циник или тот самый, хорошо знакомый, недремлющий, внутренний судья, который судит все Лизины поступки, и могут они бросить ей упрёк в отсутствии глубоких и пылких чувств, долгих любовных переживаний, в кажущейся внешней холодности их отношений.

Но где тот градусник, которым можно измерить накал переживаний? Есть разные люди. Вот с Зубовым она сошлась даже в этой душевной сдержанности, которая немногословна и чурается громкой фразы, внешней экспансивности. А вместе с тем, была бы такая возможность и позови Зубов, Лиза, наверно, ушла бы с группой за линию фронта. А надо бы — и умерла. Не ради. Зубова, конечно, ради Родины, но легче ей было бы умереть рядом с ним.

„В общем, ты уже до чего-то созрела, дурочка“, — сказала себе Лиза, и от этой мысли ей стало теплее под плащом, который она набросила на себя.

Потом Лиза отдалась любимому своему занятию и стала представлять себе Зубова и других офицеров в штатских костюмах и то, как сложится послевоенная их судьба. Эти мысли почему-то успокаивали Лизу и быстро клонили ко сну.

Ей вдруг вспомнилась подруга ещё студенческих лет, которая утверждала, что не сможет выйти замуж за человека, который зимой носит кальсоны и бреется сидя. И Лиза тихонько засмеялась.

От чего? Оттого ли, что тогда, в бесконечно далёкое время, она с серьёзным лицом выслушивала эту грозную „программу“ подруги, от счастливого ли предчувствия, подкатившего к сердцу?

..„Ну, хватит баловаться, надо спать, девочка“, — сказала себе Лиза и скоро заснула…