Анатолий Медников - Открытый счет

Бурцев на поляне случайно взглянул на шею и затылок Сергея Свиридова и вдруг заметил, что кожа у него молочно-нежная, розоватая, как у девушки, чуть тронутая загаром, должно быть, очень мягкая и приятная на ощупь. Бурцев давно уже не видал на фронте, у людей, шагающих рядом с ним в строю, такой молодой кожи, правда, и строем разведчики почти никогда не ходили вблизи передовой.

И пока группа бесшумно двигалась на поляне и тени солдат чуть покачивались в длинном строю, плыли рядом по траве, Бурцев с неожиданно кольнувшей в сердце завистью любовался затылком и кожей Сергея Свиридова, которая могла быть у цветущего и очень здорового юноши, только начинающего жить.

…На домик лесника, обозначенный на карте, вышли точно. Разведчики незаметно подобрались к нему и залегли в кустах у самой ограды. Лесник, видимо, спал, сквозь зашторенные окна не пробивался ни один луч света. От Одера разведчиков уже отделяло пять километров, и этот страж зелёного царства, наверно, полагал, что он в тылу у своих и, конечно, в безопасности.

Майор Зубов шепнул Сергею:

— Нужно уточнить дорогу у лесничего, войдём в дом.

— А если там немцы?

— Ну, тогда ворвёмся, мне нужен „язык“.

Не успел Сергей подать команду группе, как Бурцев рывком вскочил с земли и побежал к дому.

Он всегда поднимался первым и знал за собой эту привычку, как и холодок нервного озноба, охватывающий его перед тем, как вспыхнет в душе коротким, жгучим пламенем этот азарт и потребность мгновенной физической разрядки. Они всегда выталкивали его вперёд, так, словно бы без него некому поднять людей в атаку или возглавить, как сейчас, захват домика лесника.

— Эй! Кто тут есть, выходи! — скомандовал Бурцев, распахнув дверь дома.

— Хальт! Хэндэ хох! — прокричал затем Бурцев. Он всегда это кричал немцам, если только сначала молча не глушил их ударом приклада по голове.

Прошла минута или полторы, наконец, кажется, зажёгся свет, и вслед за этим из спальни вышел старик немец лет шестидесяти в нижней длинной рубахе и с какой-то белой тряпкой в руках. Она оказалась кальсонами.

Не в силах выдавить из себя ни одного слова, лесник только дрожащей рукой махал перед собой кальсонами. Жалкая его фигура и эти летающие в воздухе кальсоны в иное время вызвали бы у разведчиков смех, но сейчас за спиной у Бурцева никто даже не хихикнул.

— Ну, ясно, вы сдаётесь, мы поняли, — сказал леснику Зубов. — Успокойтесь.

Немец обрёл дар речи через минуту, но только для того, чтобы несколько раз повторить:

— Вот моя жена, моя жена!

Седая голова женщины показалась и скрылась в дверях спальни.

— Видим, что законная супруга, да кончай ты махать исподними, старик, это ведь всё-таки не флаг. — И Бурцев, вырвав у старика кальсоны, бросил их на диван.

Он прошёл затем в спальню — посмотреть, нет ли там ещё кого-нибудь. Пока Зубов допрашивал лесника, Бурцев заглянул на чердак, спустился в подвал, сунулся даже в сарай, где хрюкали три поросёнка. В доме он не обнаружил более никого, но зато, когда вернулся к спальне, в коридоре, который вёл туда, вдруг заметил прикрытый матерчатой грелкой — „бабой“ — аппарат телефона.

— Ты смотри, этот лесной хрыч имеет связь?! — удивился Бурцев и обрадовался, когда, сняв с рычага трубку, услышал тонкое гудение проводов и лёгкий шорох в мембране, потом длинные гудки автоматического набора. Телефон работал.

Бурцев побежал в гостиную домика, чтобы сообщить эту новость. Лесник подтвердил, что за Одером работает пока исправно и телефонная сеть и электросистема.

— Это мы знаем. До последних дней пользовались и на восточном берегу энергией от берлинского кольца, — сказал Зубов.

— От Гитлера? — удивился Петушков.

— От немецких электростанций. Но сейчас они уже сняли нас со снабжения, — улыбнулся Зубов.

— Ну, ясно, денег-то мы не платим им, — вставил Бурцев, — а немцы — народ расчётливый.

— Вот именно, — кивнул Зубов и тут же спросил у лесника по-немецки: — Ваш аппарат связан с близлежащими городами?

— Я звоню в Берлин, там автоматическая станция в порядке.

Лесник уже не казался таким перепуганным, почувствовав, что русские не собираются его убивать. А сейчас, когда он заговорил о Берлине, даже горделивая нотка прозвучала в его осипшем от пережитого волнения и по-старчески скрипучем голосе.

— Ишь ты, встрепенулся! — поморщился Бурцев, брезгливо разглядывая старика.

Затем он вместе с Зубовым подошёл к телефону.

— Позвонить, что ли, в Шведт? — спросил Зубов.