Валентин Тублин - Покидая Эдем

— Я, — сказал Блинов, — мне…

Но она улыбается самой очаровательной из улыбок — нет, нет, она сейчас приготовит чай. И вот уже на маленьком чайном столике появляется фарфор — нежный коричневый фон, птицы, поющие на ветках. Чай был густым и душистым, и Блинов великодушно решил, что поделится с Элей своим секретом заварки. Эля слушала, как и подобает хозяйке дома, она смотрела на худое лицо с близко посаженными глазами, но взгляда его уловить не могла, и тут она поняла, что он ее немного боится и что он одинок. И пожалела его. Бедняга, подумала она, но что она вкладывала в это слово? Блинов видел, что она рассматривает его, он и вправду боялся ее. Не ее, конечно, а того, что от нее исходило, жизни, необъяснимого очарования, что всегда исходит от красивой женщины. Этого словами не передать, это подобно пению сирен, подумал он. Только меня не надо привязывать к мачте, я уже давно оглох, ничего не слышу. Если бы я ощущал тоску по женской любви, если бы я мог полюбить еще раз, — но огня уже нет. И не только огня — даже пепел, холодный и серый пепел давно развеян, я не гожусь даже в жертву сиренам, и это жаль — может быть, я спас бы кого‑нибудь, хотя бы Зыкина.

Чай был выпит, разговор угас. Надо было идти, надо было бежать, не так он, оказывается, и оглох, чтобы чувствовать себя в полной безопасности. Мачта, к которой он привязал себя, была очень кстати — заказанные книги ждали его в Публичной библиотеке, одной из пещер, в которой он скрывался время от времени. А книг здесь было более чем достаточно — он заметил это еще тогда, когда шел по коридору. Теперь он подошел поближе и увидел редчайшее собрание книг по истории Востока: Египет и Ассирия, Армения и Парфия, Вавилон и Греция, труды Тураева и Марра, Крачковского и Струве, а также Отто, Дрекслер, Лафайет, Буссе и Зингер, но особенно много здесь было книг знаменитого историка Алачачана. Его‑то Блинов и читал, это был выдающийся специалист по истории армяно‑парфянских отношений, корифей востоковедения, автор капитального труда «История Парфии», ученый с мировым именем. Книг его было не достать и не купить — как они оказались здесь, в этом доме?

— Это работы моего отца, — сказала Эля, увидев, с каким вниманием эта смешная птица всматривалась в скучные книги, в которые сама она заглядывала из любопытства едва ли три раза в жизни. Посетитель был очень странным. Какую роль он играл в жизни Зыкина, она не понимала. Отцовские чувства? Странно. Странно выглядел он сам, странным был его интерес к бессмысленным делам отдаленных дней. Она поймала себя на том, что этот интерес ее чем‑то трогает. Одинок, подумала она снова, совсем одинок. В глазах его она уловила нечто близкое к благоговению и ощутила что‑то похожее на ревность, — далась ему эта Парфия. Но книга была написана человеком, которого она всю жизнь называла отцом, и не только потому, что он был мужем ее матери, он был ее отцом, хотя в ней и не текла его кровь.

— Да, — сказала она, уловив некий вопрос в устремленных на нее маленьких глазах, взгляд которых тем не менее не был ей неприятен, — да, отец, и это его дом. — Но она так и не могла поверить, что он и вправду интересуется его работами, и смотрела подозрительно.

— Ваш отец — великий человек, — горячо сказал Блинов.

Ей было приятно это слышать, хотя величие она представляла себе все же несколько иначе, но тут уже Блинова было не сбить с пути, по которому в тихих залах библиотек вели его книги академика Алачачана. Он прочитал их все, начиная с автореферата кандидатской диссертации, выпущенной задолго до войны, кончая капитальными трудами. Да, великий ученый — хотя он и не так уж стар. Эля подтвердила — конечно, не стар, ему нет еще шестидесяти, он мастер спорта по альпинизму.

— Он, кажется, возглавляет Институт востоковедения?

— Что? Нет, — сказала Эля, — он теперь переехал работать в Новосибирск, после того, как…

Она проговорилась; только теперь она заметила это и сухо пояснила:

— После гибели его жены…

Блинов подумал: она не сказала: моей матери. И он промолчал, а она подумала: я не обязана ему что‑либо объяснять, даже если оговорилась. Но тут она увидела лицо, которое часто являлось к ней во сне; это не было лицо ее матери, мать ей не снилась никогда. Но это белое лицо, эти черные волосы, этот взгляд, глубокий и немой, снились ей часто, только под утро она не могла вспомнить, о чем у них шел разговор. Может быть, о том, что чувствует человек в момент, когда понимает, что спасения нет, что жить осталось несколько минут или мгновений?