Аксель Сандемусе - Былое — это сон

— Я почти не знал этого человека. Мне было жаль его, не больше.

— И он никогда не являлся вам в полночь в белом одеянии?

— Никогда. Я смотрю на это дело так: он был при смерти и наконец умер. Мое письмо оказалось последней каплей, ею могло оказаться и что-нибудь другое. Когда человек лежит на смертном одре, сиделка, сама того не сознавая, определяет момент его смерти. Например, подаст на три секунды позже стакан воды, а он благодаря этой воде мог бы прожить, скажем, на восемь секунд дольше. В жизни все относительно. В том числе и справедливость. Почему, например, вы не осудили моего брата на двенадцать месяцев две недели три дня девять часов одиннадцать минут и шесть секунд? Вы бы создали у него иллюзию скрупулезнейшей справедливости.

— А по-моему, вашего брата вообще не следовало осуждать, — откровенно признался Харалдсен. — Ревность, виноват — не виноват, мысли об убийстве, — человек попался в свою собственную ловушку. В таких случаях закон бессилен, нам с вами это ясно, господин Торсон, и тут, без свидетелей… Но в людях еще столько средневекового. Они жаждут искупления вины. А есть много и таких, кому необходимо укрепиться в своих убеждениях против убийства. Ваш брат оказался… гм… козлом отпущения.

Он перевел разговор на другую тему. Скоро мы отправились обедать.

Эйнар Харалдсен говорил на приятном, безукоризненно правильном английском, он сказал, что пользуется любой возможностью его освежить. За хорошо прожаренной камбалой судья из него выветрился окончательно, он даже сам это заметил:

— Все мы несем на себе печать своего ремесла. Вам уже не стать прежним, каким вы были до создания своей фабрики.

Я сказал:

— А знаете, это убийство можно объяснить совсем по-другому. Так сказать, поэтически.

— Интересно послушать. — Голос судьи прозвучал чуть-чуть натянуто.

— Для суда это неприемлемо. Есть объяснения, которых люди признать не могут, и, главное — объяснение должно быть грубым, тонкое объяснение недопустимо. Слишком правильным ему быть тоже не следует. Если мы во всех деталях чересчур приблизимся к тому, что произошло в действительности, говорить об ответственности преступника будет уже смешно, его надо будет просто повесить. Вы меня понимаете? Об ответственности за проступок можно говорить, разбирая дело только в общих чертах. Вы не обидитесь, если я скажу, что ваше заключительное слово было слишком тонко? Суд уже начал ерзать. Что это с нашим судьей? Уж не хочет ли он сказать, что в этом деле нет виновных? Вина, вот чего ждут люди. Они жаждут увидеть слово ВИНА, начертанное большими буквами. Но, отвлекаясь от тонкости, есть объяснения, которые вообще неприемлемы. Например, извращения; люди и слышать не хотят о них, потому что не уверены в самих себе.

Я помолчал, чтобы проверить, следит ли он за моей мыслью.

— Однако иногда именно таких объяснений и невозможно избежать, — заметил судья, пригубив пиво.

— Тогда они должны быть абсолютно понятны. Сейчас, для примера, я расскажу вам эту же историю. Хотите послушать мое заключительное слово?

— Давайте!

— Фрёкен Люнд выходит через черный ход, и мой брат пользуется случаем, чтобы выйти через парадный. Тут не надо особых разъяснений, правда? Мужчина часто стесняется выйти для известной надобности и ждет, пока выйдет дама. Может, вам и самому приходилось участвовать в таком деликатном состязании? Ни как свидетель, ни ради собственной выгоды человек не признается в столь обыденной вещи, играющей нередко такую важную роль. Говорят, будто астроном Тихо Браге [23] Тихо Браге (1546–1601) — датский астроном. скончался из-за подобной застенчивости во время прогулки по Праге с одной дамой. Подумайте, какой позор, если кто-то узнает, что нам случайно понадобилось выйти в известное место! Как ни странно, но, кажется, эта глупая стыдливость распространена больше среди мужчин, нежели среди женщин.

Мой брат очень торопится, он должен вернуться раньше, чем фрёкен Люнд, и сделать вид, будто он никуда и не выходил. По вышеизложенной причине он ждал, пока она первая выйдет из дому. В то самое мгновение, когда он выходит в прихожую и отворяет парадную дверь, раздается выстрел. На улице темно. Мой брат, конечно, в ужасном замешательстве. Кто-то убегает. Какой-то человек лежит в саду в двух шагах от него. Карл кричит: «Держите вора!» — и этот возглас означает, что он невинен. Если бы стрелял он, он бы придумал что-нибудь другое. Ведь он считает, что застал врасплох вора или воров, вернее, он настолько ошеломлен, что вообще ничего не считает. С таким же успехом он мог бы крикнуть: «Долой парламентаризм!» Пуля просвистела у него над ухом, в двух шагах от него лежит убитый. Карл ничего подобного не ожидал. У него на уме было совсем другое.