Поль Констан - Большой Гапаль

Я правлю с помощью носа, это мое секретное оружие, вы же станете властвовать с помощью вашего собственного аромата. Понюхайте меня.

Эмили-Габриель понюхала ее лоб, шею, грудь, Большой Гапаль, она поняла, что именно хотела сказать София-Виктория, утверждая, будто можно хорошо пахнуть, не обладая никаким запахом вовсе.

— Мне нравится ваша естественность…

— Я поддерживаю ее с помощью ириса, — сказала Аббатиса, — а его воздействие успокаиваю мятой и прекрасно себя чувствую. Никто не может определить, холодна я или горяча, это позволяет мне использовать все грани темперамента.

Кроме того, — продолжала она, — мы будем вас часто целовать. Нет ничего полезнее поцелуев, дабы растрогать плоть, смягчить сердце и высвободить ароматы, которые смущенное тело замыкает в себе, словно в капкане. Мы будем целовать вас в таком именно порядке: в лоб, в щеки, в подбородок, за ушами. Мы будем целовать вас в грудь, в живот, в поясницу, мы вас будем целовать в бедра, в колени, в пятки, будем целовать один за другим каждый пальчик ваших ног и каждый пальчик рук. И только тогда станем одевать вас.

— Как монашку, Тетя?

— Как вы захотите, причем в те ткани и те фасоны, какие вы изберете сами. Я не хочу ограничивать вас ни в чем, ни в какой области. Бархат, шелка, парча, белоснежное белье, а если хотите, то желтое, розовое, зеленое или голубое. Ибо имея свободу в этой области, я полагаю, вы станете интересоваться подобными вещами не более, чем они того заслуживают. Женщины, лишенные всего этого, расходуют на жалобы и стенания силы, которые могли бы потратить на чтение ученых книг. Они могли бы изучить латынь или греческий, потому что именно это, похоже, и есть последняя мода. Они требуют того, что зависит от кого-то другого, между тем как если бы мысли их не были заняты одеждой, они были бы самодостаточны; вот мне, к примеру, не нужен никакой учитель, кроме перевода, которым я пользуюсь для сравнивания текстов.

Они придают такое значение своим платьям как раз из-за того, что им их недоставало в детстве, когда они слишком сильно желали нарядов и украшений. Я хочу, чтобы вам ни в чем не приходилось себя ограничивать и чтобы вскоре туалеты и драгоценности так вам приелись, чтобы вы перестали их замечать, как если бы они, как и ваш запах, являлись порождением вашей собственной кожи. Те же, у кого всего этого нет, похожи либо на кукол, либо на огородные пугала.

Я прошу единственно, чтобы вы подготовили свою талию; на поясе прямо на голое тело вы станете носить ленту, которую будут стягивать всю туже и туже, пока место это не станет таким узким, насколько это только возможно, и у вас, во имя Господа, появится самая красивая талия в мире.

Выходя из часовни, где Эмили-Габриель в объятиях тети, под ее накидкой и в ее юбках только что прослушала самую прекрасную в своей жизни мессу, Аббатиса сказала ей:

— Теперь нужно представить вас всем вашим тетушкам, которые правили здесь с незапамятных времен.

Они направились к павильону Венеры и вошли в галерею, в которой висели портреты аббатис С. Будучи все похожи одна на другую, они также напоминали Софию-Викторию и в то же время обладали чертами Эмили-Габриель, а главной их особенностью было то, что все они являлись блондинками, как утверждали поэты, и рыжеволосыми, как свидетельствовали живописцы. Одна от другой отличались лишь оттенками цвета, но, как нетрудно было догадаться, причиной оказывались вовсе не природные отличия, но разные количества красителя, что клали художники на свою палитру. Можно было легко отличить робких колористов, что словно присыпали ослепительные шевелюры слоем тончайшего пепла, от других, сильных натур, которые еще больше подчеркивали их смесью яичного желтка и золотого порошка, так что их аббатисы, затерянные в сумерках истории, останавливали взгляд больше, чем остальные.

Эмили-Габриель шла мимо портретов, словно прогуливаясь по парку, где ее разглядывали десятки львиц, притаившихся в ветвях деревьев, уснувших на своих подстилках, уже прирученных или задремавших, не закрывая глаз. Аббатиса обратила ее внимание на Большой Гапаль, изображенный на их одинаковых черных одеяниях.

— Взгляните, — сказала София-Виктория, — на этой он прозрачен, но пуст, как стекло. А зато на этой сверкает, словно бриллиант.

— А на вас, моя Мать, кажется, он из молока, отливающего всеми цветами радуги, как будто лунный камень.

— Вот видишь, он никогда не бывает одинаковым, он подчеркивает нашу природу, он соответствует нашему характеру, но настоящим его видит только та, что его носит, и то только один-единственный раз, когда он открывает свою тайную надпись.