Серж Резвани - Загадка

— Ну наконец вы до нас добрались, а то я уже начал волноваться. Итак, что слышно? — спрашивает Поэт-Криминолог.

— Я только что был у вас дома и попытался успокоить вашу жену: «Наше расследование продвигается быстрее, чем мы думали, но нам, вероятно, придется задержаться и поработать ночью».

— И что она ответила?

— Не беспокойтесь, она все правильно восприняла.

— Он хныкал или спал?

— Он заснул на ковре, прижав щеку к старому тапку. Итак, что у нас нового?

— Мы только что приподняли еще один край завесы, — отвечает, нервно посмеиваясь, Поэт-Криминолог. — Представляете, наш друг Литературовед неожиданно возложил на себя вину за происшедшее.

— Не преувеличивайте, — смеется Литературовед.

— Он считает, что его книга в некотором роде разбудила всех членов семейства Найев.

— Просто я обнаружил в разных рукописях некоторые признаки, указывающие на это.

— Давайте позволим разыграться своему воображению, — продолжает Поэт-Криминолог. — Итак, все прочитали книгу нашего друга и почувствовали невыносимый ужас — видеть все время перед собой свое собственное привидение, сошедшее со страниц!

— Перестаньте! — восклицает Следователь. — Вы же не хотите сказать, что для того, чтобы избавиться от маячивших призраков, сошедших со страниц книги нашего друга, они все бросились в воду.

— Это могло бы быть одной из фантастических версий.

— Давайте говорить серьезно, — предлагает Следователь. — Поднимаясь по лестнице, я задавался вопросом: «Что скрывает от нас этот литературовед?» Видите, я с вами честен.

— Да очень многое! — восклицает со смехом Литературовед. — Во-первых, мне очень трудно держать в рамках свою фантазию. Поэтому я делаю все возможное, чтобы не дать ей разыграться. Я пытаюсь трезво смотреть на вещи и говорю лишь то, что знаю, предполагаю, вспоминаю, делюсь своими сомнениями, поскольку убежден, что к некоторым словам, фактам, всплывающим в моей памяти, нужно отнестись с большой осторожностью. Но в то же время литературовед во мне находится начеку. Любой литературовед — это неврастеник. Из ничего прирожденный литературовед — а это мой случай — сочинит тысячи страниц. В общем, я опасаюсь самого себя. Представьте себе, что о повести Флобера «Простая душа», в которой всего около тридцати страниц, написана диссертация объемом в шестьсот! И в то же время как написать о стариках Найях, не упомянув этапы их взросления? К тому же после смерти Арно секрет, давивший на них тяжким грузом, породил между ними нездоровую дружбу и навеки связал их. В течение нескольких лет они бороздили всю Европу и в конце концов вернулись в маленький городок возле швейцарской границы, то есть туда, где родились. Там они решили устраивать свои жизни по отдельности, но «не спуская глаз друг с друга». Они сняли по небольшой холостяцкой квартирке, вблизи от кафе, где собирались немногочисленные местные интеллектуалы, которых притягивал этот городок, ставший знаменитым, поскольку в нем жил когда-то Вольтер. Кстати, в этом маленьком франко-швейцарском городке я редактировал свою книгу. И представьте, что случайно сняв комнату у двух сестер — двух милых, смешливых старых дев, которых полно в каждом маленьком городке Европы, — я узнаю, что они были знакомы с Найями. «Найи! Братья Найи!» Их глаза затуманивают слезы. Оказывается, у них был тихий, провинциальный роман! Одна сестра обожала Карла, другая — Юлия. Кроме этих старых дев, никто больше не помнил о Юлии. Никто не знал, что в могучей тени «великого Карла Найя» жил второй Най по имени Юлий, который тоже учился, писал и бывал в маленькой роще, о которой одна из сестер рассказывала мне с большим волнением. Каждый день, уходя на прогулку, я оставлял в ящике стола, запертом на ключ, свою рукопись. И естественно…

— Что старые девы ее читали?

— Вот именно! Как только я уходил, они накидывались на нее и читали запоем.

— А вы что, об этом не знали?

— Наоборот, я всё знал, но ничего не говорил. Со своей стороны, старые девы, бывшие возлюбленные Карла и Юлия, каждый раз в разговоре деликатно умудрялись вставить кое-какие детали, касающиеся Найев, их матери, отца, младшего брата Арно, которого они уважали и чьи первые сочинения читали. Но чем больше они забрасывали меня деталями, тем больше я сомневался в их достоверности.

— Слушая вас, я вспоминаю одну долгожительницу, которой, кажется, сто двадцать лет и которая живет в Арле. По мере того как она старела, все больше журналистов со всего мира приезжало поговорить с ней. И она каждый раз вспоминала о рыжем мужчине по прозвищу Чокнутый, который во времена ее юности бегал по Арлю в соломенной шляпе с обтрепанными краями. И чем больше она старела, тем больше деталей вспоминала. То есть интерес публики подогревал в ней страсть к сочинительству и актерству.