Яшар Кемаль - Если убить змею

Памятна всем осталась история с ласточками. В Чукурове ласточки гнездятся прямо в домах. В комнатах под потолком, в хлевах, на сеновалах — всюду лепились гнезда, хоть одно, а то и два, три. Каждую весну, возвращаясь в родные места, ласточки начинали с того, что восстанавливали свои округлые глиняные домики или строили новые. Откладывали яйца, высиживали птенцов — и все это рядом с людьми. Разорить гнездо ласточки, даже если б его построили прямо у тебя на голове, почиталось за великий грех. В деревне были такие, что осмелились разрушить ласточкины гнезда. Они жестоко поплатились за это. Кое у кого стали сохнуть руки. Кое-кто заболел трясучкой.

На земле валялись разбитые гнезда. Рядом с ними — птенцы, некоторые еще трепыхались. Слабые, неоперившиеся крылышки отчаянно бились о землю. Желтые клювики распахнуты. Птенцы плакали от боли и страха.

Чья подлая рука поднялась на такое дело? Кому понадобилось сбивать хрупкие лепные домики из-под карнизов и стрех, а потом разбрасывать в разные стороны? И так во всех домах, дворах и сеновалах.

На рассвете деревня содрогнулась от ужаса. Для ее жителей не было секретом, кто разорял ласточкины гнезда. Птицы летали над своими разрушенными домиками, заполняя округу пронзительным писком. Они носились над беспомощными, бьющимися в пыли птенцами, не в силах им помочь. Описывали круги в двух метрах от земли и кричали, кричали…

Крестьяне тут же взялись за работу, старательно прилаживали гнезда на старые места, вкладывали в них оставшихся в живых птенцов. Но все же половина погибла.

А семь или десять дней спустя ранним утром все увидели, что недавно починенные гнезда опять лежали в пыли. И опять обезумевшие от страха и горя птицы реяли над крышами, воротами, дворами. Птенцы трепыхались, разевая желтые клювики. Люди помогли и на этот раз. Но едва удалось с большим трудом водворить гнезда на прежние места, как все повторилось. Птенцы погибли. Больше не имело смысла восстанавливать гнезда. Несколько дней ласточки стаями кружили над домами, но, очевидно потеряв надежду, исчезли навсегда. С тех пор в деревне не осталось ни единой ласточки.

Каждый знал, чьих рук это дело, каждый догадывался, но никто ни единым словом не обмолвился о своих догадках. Всех охватило отчаяние. Веками ласточки гнездились в укромных местах Анаварзы: на отвесных склонах, под выступами. Однажды утром запыхавшийся подпасок примчался в деревню с ужасающей вестью: на ближних утесах Анаварзы не осталось ни единого гнезда, все порушены той же беспощадной силой, а неоперившихся птенцов сожрали змеи. Они шныряют по скалам, и у каждой в пасти — по птенчику.

— Я видел! — кричал маленький чобан. — Ей-ей, собственными глазами видел!

Все та же проклятая богом рука потянулась и к орлиным гнездам. На голых камнях валялись расколотые орлиные яйца, раздавленные орлята. Огромные грозные птицы взмыли в небо и яростно вспарывали воздух своими могучими крыльями.

А над утесами не смолкал гром ружейных выстрелов…

В горах занялся пожар. Огонь разрастался, и вскоре пылающий круг занял площадь, равную десяти гумнам. Орлы с подпаленными крыльями падали в самую середину огненного круга. Ласточки тоже. Горы огласились отчаянным воем, лаем и шипеньем. Горели скалы. Змеи, лисы, все твари, что мирно жили и плодились в окрестных горах, покидали ужасные места. Горели кусты, травы, деревья, людские жилища.

Он принимал разные обличья, этот всеистребляющий пламень. Однажды он превратился в пропитанную керосином тряпку, которая была брошена в бабушкин дом, и в другую тряпку, которая влетела в окно. Сначала занялась прихожая, затем двери. И вот уже вспыхнули балки перекрытия. На беду, дул сильный северо-восточный ветер. В считанные минуты пламя охватило весь дом, переметнулось на сеновал, хлев, амбары, оттуда — на дом Эсме.

В мгновенье ока женщина оделась, кинулась к сыну. Хасан никак не мог проснуться, она подхватила его на руки вместе с одеялом, вытащила во двор и уложила под деревом. Из-под полуопущенных век Хасан наблюдал за пожаром. Он видел, как мать, согнувшись в три погибели, без чьей-либо помощи волокла по лестнице тяжелый сундук. Она с трудом дотащила его до дерева, где лежал сын, и выкрикнула:

— Проснись, Хасан! Да проснись же! Все наше достояние в этом сундуке. Присмотри за ним, сынок!

Вокруг стало светло как днем. Крестьяне, полуодетые, в нижнем полотняном белье, бестолково носились взад-вперед. А дом все горел и горел. Местами с треском обрушивалась крыша. Из пылающего хлева доносилось ржание лошадей и надрывное мычание коров.