Виорэль Ломов: Мурлов, или Преодоление отсутствия

И я вспомнил свой полузабытый сон. Гляжу я ночью в темное зеркало, а из него глядит Рассказчик прямо мне в глаза. А у него в глазах я вижу Фаину, в глазах которой меркнет белый свет…

Нет-нет, в зеркале, конечно же, был не Рассказчик, и был не я, и Фаины там не было, просто я вспомнил вдруг, что жил на свете один бедный Филолог, и было у него одно двустишье: «Родился Марк и зашагал. Шагал, шагал и стал Шагал». И когда у него в горле от слов образовалась горечь, а на синем небе сверкали золотые звезды неоткрытого еще никем созвездия, он подумал: «В начале было слово, потом – слова, слова, слова…»

Не правда ли, жить – можно, и умереть – можно, и все это можно сделать кратко и выразительно, не обременяя окружающих.

Но при этом никогда не надо забывать, что бессмертным стать проще, чем это кажется. Стоит прожить половину жизни, и становишься бессмертным. «Земную жизнь пройдя до половины…» Тебе остается прожить еще четверть жизни, потом одну шестнадцатую часть, затем одну двести пятьдесят шестую – и далее бесконечно долго, по Зенону. Правда, каждый последующий миг будет все короче и короче и надо будет каждый раз прилагать все больше и больше усилий, чтобы прорваться сквозь него, как сквозь все возрастающий строй рыцарей. Прорвется прорывающийся. К чему? Быть может, к пылинке праха в конце. В конце концов, ведь бессмертен только прах, ибо прах ты и в прах возвратишься.

Автор хотел закончить роман этими словами. И сами слова, похоже, собирались разделаться этим с ним. Но нет!..

Нет и еще раз нет, не согласен! Они пойдут вперед радостно, как греки, как будто у них еще все впереди – целая новая история, а за ней – сверхновая, которые вспыхнут на их пути, как новые и сверхновые звезды, и затопят все подземелья светом.

Радостно пойдут, с танцами, подскоками, под звуки кифары самого Аполлона! И что им Марс, что им Фортуна, что им Немезида сама! Человека не только нельзя победить, его нельзя и уничтожить. Если он человек.

Сколько же он длился, их путь? Длинный был туннель, пустынный и длинный, как жизнь. Как жизнь, в которой не знаешь, где находишься – в начале, середине или конце. Как жизнь, реальность которой кажется умозрительной, поскольку умом ее не постичь. Как жизнь, бесконечность которой стянута в нуль и напоминает дельта-функцию – то ли прозрение, то ли поясничный остеохондроз.

И, как в жизни, в пути к ним то приставали люди, то покидали их. И не было людям числа. И никто не считал их. Зачем?

И был путь, и не было времени. Не было времени на раздумья, ибо все время забрал этот путь. И люди в конце концов, как мысли, как пыль или свет, растерялись в безвременье, и собрать их вместе уже нельзя было ни усилием воли, ни силой воображения. Если даже и собрать людей вместе, как пыль или свет, – чем сцементировать их, если цементирует отнюдь не воображение или воля? Цементирует одно лишь время. Весь фокус – во времени. А время – это атрибут Бога, в котором Он может быть убит или снова возрожден. В зависимости от того, пошлет Он в этот момент людям разум или безумие.

Как всегда, все определилось само собой.

Был рассеянный свет, как на заре нового дня, но достаточно яркий для глаз, привыкшим к тьме.

– А где все? – спросила у Рыцаря Сестра.

Ей наплевать было, где все, – впереди шагал Боб!

– Всех спасти – нелепи… Пардон, оксюморон, – важно произнес Рассказчик.

Борода галантно подал Сестре руку.

– Не оступись, Сестра, тут камушек.

«Где все? – подумал Рыцарь. – Кто ж его знает, где? Все они где-то». И он ничего не ответил Сестре.

Рядом с Рыцарем шла босоногая девушка. Жилка билась на ее шее.

Их было (или осталось?) шестеро: впереди Боб – казалось, он опять уловил носом запах близких перемен и поспешал им навстречу, за ним следом шли Борода с Сестрой, потом Рассказчик, Рыцарь с девушкой позади. Дева примкнула к ним где-то в пути. Счастье светилось в ее глазах, то и дело сменяясь тревогой. Впрочем, за недостатком света об этом можно было только догадываться.

Боб внезапно остановился.

– Здесь проход, – сказал он. – Дует и капает вода.

– Рыба, – одобрил его Рассказчик. – Рыба обязательно выведет всех на чистую воду.

– К утопленникам, – уточнил Борода.

– Пустите меня, – Рыцарь мечом стал расширять проход.

Воздух и свет приняли их.

Боб и Борода взялись за руки и побежали навстречу солнцу. Сестра крикнула: «Эй! Эй! Вы куда – без меня?!» – и припустила за ними.

У Рыцаря перехватило дыхание и потемнело в глазах. Он отбросил меч, скинул перчатки и сел на землю, опершись руками. Земля была теплая!