Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия

Дни оказались последние: Боренька однажды не пришел ночевать, и нигде не нашлось его следов – ни на земле, ни, тем более, в воде. И живая вода стала для него хуже мертвой. Дальнейшее – дважды прав оказался Иван Михайлович – молчание, и главное в любом деле – дожить надо.

За неделю до этих событий Мурлов встретил в бане Федю Марлинского, которого и забыл уже, когда видел в последний раз.

– А я думал, ты в Москве, – сказал он.

– Москва – не по мне. Мелковата будет, – пробасил Марлинский.

Федя был такой же напористый здоровяк, пышущий уверенностью в своей правоте, но в то же время это был совершенно другой человек. И без того резкие черты характера обострились еще острее, он совершенно разочаровался в женщинах, что вообще-то для его лет было странно, в нем появилась нервозность и глаза горели какими-то неоднородными вспышками. Пугали эти глаза. Федя достал бутылку «Кавказа» и луковицу из старой заляпанной сумки.

– Жаль, хлеба нет, – сказал он. – Ну да не впервой без хлеба. А я совсем переквалифицировался в «живописца», – он откусил пол-луковицы прямо в шелухе, вторую половину протянул Мурлову. – Помнишь, за месяц в общаге мешок лука уговорили. Эх, жареный с салом – вещь! Такого разве в столице поешь?! В училище преподаю, технику живой писи. Ничего получается. Совсем как живая. Ты-то как? Там же?

Мурлов вяло стал рассказывать о себе, но вдруг заметил, что Федя его не слушает, весь ушел в собственные мысли, которые Бог знает где рассеял в этой жизни.

– А ведь брат мой так и не нашелся! Пропал! – вскрикнул вдруг Федя и смахнул слезу с глаз. – Помнишь? Какой ум был!

В этот момент к ним на скамеечку плюхнулся гражданин приличного вида, их годков, с усами и наметившимся брюшком, привыкшим к сладкой еде и питью. В руках он держал бутылку водки и двухлитровую бутылку минеральной воды. Так держал, будто не знал, что с ними делать.

– Что-то меня, ребята, к вам тянет, – сказал он.

– Милости просим, раз тянет, – отозвался Федя, заметив дары. Он поставил пустую бутылку из-под портвейна под ноги. – Кавказ подо мною. Знал Пушкин, что воспевать.

Незнакомец протянул бутылку Феде, а Мурлову стал объяснять, что эта минеральная вода – его минеральная вода, то есть самым натуральным образом. Даже называется его именем, вот…

– Сцедил, что ли? – спросил Федя.

– Нравитесь вы мне, ребята, – сказал хозяин воды. – Незлобливые вы и не мелочные.

– Уж какие есть, – согласился Марлинский, отхлебнув добрый глоток «Столичной», и передал незнакомцу бутылку и остаток луковицы. – Шелуху вон там сними.

– Борис Борисыч, – привстав, представился незнакомец. – Боб – для вас.

Через двадцать минут Федя допытывался у Боба, в чем его кредо, а тот не понимал Федю и все говорил про свою воду. Но разговор был чрезвычайно интересен, в том числе и в его мировоззренческой части. У Феди глаза горели и он энергично жестикулировал, как какой-нибудь Лучано из Салерно, совсем несоразмерно своей комплекции. Комплекция уже явно досадовала на разошедшегося хозяина. Боб же, развалившись, как патриций, поглаживал свой живот и благодушно иронизировал над Федей. Это выходило у него гармонично. Марлинский, впрочем, в долгу не оставался. Но отстреливался все-таки как бы на бегу. Казалось, встретились два старых друга, и не Мурлов с Марлинским, а Боб с Федей. Мурлов за это время успел дважды попариться.

– Поклянемся, что навек будем вместе! – услышал Мурлов после парилки и не удивился. Иных людей, за минуту до этого абсолютно чужих, поистине водой не разольешь. Даже в бане.

– На чем будем клясться? У тебя есть что-нибудь эдакое? – спросил Федя Мурлова. – А то у меня вот, кроме сумки этой пустой, ни черта нет. А у тебя? – обратился он тут же к Бобу.

– У меня есть, – сказал Боб. – Момент.

Он принес визитную карточку, на которой рубашка была словно сшита из южного ночного неба – так она переливалась в зависимости от освещения, а на лицевой стороне были смешаны цифры, иероглифы, готические буквы с какой-то арабской вязью.

– Вот на ней, – сказал он.

Федя недоверчиво посмотрел на визитку.

– Ты уверен, что на ней можно клясться? Уж тогда лучше на моих отечественных трусах давай. В них святости, думаю, больше будет. А это, что это? Кабалистика какая-то.

– Какая кабалистика? – Боб даже сел. – Это визитка всемирно известного предпринимателя…

– Всемирно известного проходимца.