Вера Кобец - Сладкая жизнь эпохи застоя - книга рассказов

Через неделю (нет! через полторы) я снова там очутился. И снова улыбки, чай, кофе. Скучновато. Зато отдыхаешь. И лестно: так уж они вокруг тебя вьются, обхаживают. А ведь младшая — пианистка, доцент по классу рояля. «Надо бы пригласить вас на выступление моих учениц». Это она сказала в марте. (Или в апреле?) Неважно. Важно, что я обрадовался. При моей, так сказать, застенчивой любви к музыке вдруг оказаться знакомым с консерваторками — это, друзья мои, оль-ля-ля, если не ог-го-го!

Когда я впервые шел к сестрам, я даже и не подозревал, куда направляюсь. Ведь знаком я был только со старшей, Екатериной Аполлинарьевной. Она на пенсии, но продолжает преподавать. Ведет английский на государственных курсах. К моменту, когда она меня пригласила домой, я занимался у нее уже третий год. А вообще-то я инженер с пятнадцатилетним стажем. Библиофил; хорошо разбираюсь в живописи. А вот со слухом у меня неважно, и, вероятно, как раз поэтому я особенно трепетно люблю музыку. Стать вхожим в дом к женщине, способной сыграть все четырнадцать вальсов Шопена, было для меня тем событием, от которого на глазах выступают слезы и грудь — теснит. Конечно, вначале я пожалел, что Матильда Аполлинарьевна не выступает в концертных залах. Но, с другой стороны, она очень полная, краснолицая. Освоившись, я перестал относиться к ней как к богине муз и радовался, что речь идет не о ее выступлении, а только о концерте учениц. Не исключено, что самая хорошенькая окажется и самой талантливой. Я запомню летающие по клавиатуре руки, голубое платье с воланом. А лет через тридцать, сидя почетным гостем на ее сольном вечере, шепну с грустной улыбкой соседу (тоже почетному гостю): «А ведь я помню ее девятнадцатилетней. Уже тогда было ясно, какое ей предстоит будущее!..»

Прошло два месяца. Я бывал у сестер все чаще. Стоило мне исчезнуть хотя бы на несколько дней, как у них начинался чистый переполох. «Вадим! Ну где же вы? Тилли (это Матильда Аполлинарьевна) купила замечательного кролика. Тушеный кролик под луковым соусом — объедение. Вы непременно должны прийти». — «Спасибо, Екатерина Аполлинарьевна, с удовольствием». И я шел, хотя я скорее вегетерианец, а в этот день собирался присутствовать на заседании Общества библиофилов. Шел, ел, хвалил, просил добавки, прикидывал про себя, когда будет прилично уйти, но едва говорил что-то о позднем часе, как они просто стонали: «Вадим! Ведь еще десяти нет. Ведь у вас дети дома не плачут». Поругивая их про себя, я все же не мог не признаться, что быть для кого-то, так сказать, лучом света во мраке будней — это, пожалуй, приятное ощущение. Постепенно я привыкал к нему, оно нежило, словно грелка или любимая кошка Екатерины Аполлинарьевны, нет-нет да и забиравшаяся ко мне на колени. «Мисси у нас нелюдимка и обычно гостей не жалует, но вот к вам у нее отношение особое. Чувствует, вероятно, как мы вас любим», — в два голоса пели сестры, и я ощущал себя падишахом.

Однажды теплым весенним днем, сидя удобно, нога на ногу, в кресле и неспешно прожевывая куски восхитительнейшего бисквита, испеченного, разумеется, не без оглядки на мой визит, я почувствовал глубокую, в каком-то смысле даже физиологическую потребность сказать моим милым хозяйкам что-то особенно приятное и капризным тоном внимательного, хоть и слегка уставшего от бесконечной заботы любимца спросил: «Да! А когда же великий день? Наверное, уже скоро?» «О чем это вы?» — заботливо переспросила моя добрейшая англичанка. «О заключительном этапе пятилетнего марафона учениц нашей дорогой Матильды Аполлинарьевны», — шутливо кланяясь в сторону младшей сестрицы, игриво пояснил я. «Так он уже состоялся. Алина Фомкина играла хуже, чем могла бы, но в целом я довольна», — с удовольствием расправляясь со своей порцией сладкого, благодушно ответила Тилли. От неожиданности я подавился. Ахнув, сестры вскочили и, подбежав, принялись колотить меня по спине. «Я говорила, что бисквит в этот раз получился сухим, — трагически вскрикнула Екатерина Аполлинарьевна. — Яйца нужно покупать самые свежие, непременно на рынке. В магазинах всегда не то качество!» Они были трогательны в своем неподдельном отчаянии, но я все же не дал сбить себя с толку. Испытанное разочарование было чересчур сильным. Голубое платье с воланом — я столько раз видел его в мечтах. Мне хотелось, чтобы они ощутили всю глубину проявленной оплошности, раскаялись, попросили прощения. «Жаль, что мне не пришлось побывать на концерте», — отчетливо проговорил я, когда они наконец успокоились и был подан свежезаваренный чай, а Мисси, вспугнутая всеобщим переполохом, снова свернулась в клубок под лампой. «Вадим, вы всегда слушаете первоклассных исполнителей. Зачем вам какие-то неоперившиеся девчонки? Расскажите-ка лучше, как идут дела в Обществе библиофилов?» — с разгорающимся энтузиазмом попросила Матильда Аполлинарьевна, и я вынужден был подчиниться.