Вера Кобец - Сладкая жизнь эпохи застоя - книга рассказов

Мало-помалу я ко всему приспособился замечательно. Порядок на полках и в ящиках благодаря жене был всегда идеальный. Утром и вечером Римуля открывала дверцы на пятнадцать минут, и я дышал полной грудью. Ниша помещалась как раз напротив окна, так что я мог видеть деревья и даже птиц. Это было удачно, потому что я очень люблю природу. Читать я мог теперь и в темноте, писал на машинке, которая стояла на моей же полке, справочники и словари располагались одним уровнем ниже. Я был очень компактно, удобно устроен. Время шло. Деревья за окном то сбрасывали свою листву, то снова одевались ею. Раз пять земля покрывалась снегом и раз пять очищалась от снега. Вышла в свет моя книга. Я был ею доволен. Это была не какая-то скороспелка. В результате долгих усилий появилась солидная и надежная монография. «В книгу вложено столько труда, что, можно подумать, автор, работая, ни на минуту не покидал своей комнаты, не отвлекался решительно ни на что, — написал рецензент о книге. — Исследование, безусловно, надежно, оно будет служить солидным подспорьем для всех, кто возьмется за тему в будущем. Жаль, конечно, что работе не хватает воздуха, доказательствам — яркости, а стилю присуща определенная деревянность». Так было сказано в черновом варианте рецензии. В окончательную редакцию не попали ни воздух, ни дерево, но мне донесли, я очень расстроился. «Либо — либо, — говорил я, — или ты сидишь и работаешь, или порхаешь и потчуешь всех хороводом идеек, которые носятся в голове на просторе. То и другое одновременно — немыслимо. Это, в конце концов, даже ребенку понятно». «Немедленно успокойся, — сказала жена, — смотри, бок покоробился. А говорить тут решительно не о чем. Как можешь, так и пишешь. Главное, что стоишь на месте и вместительность неплохая».

Так все и шло, пока не приехал Федя. Федя — это мой друг. Мы с ним в школе учились, а теперь он в торгпредстве работает, в Гондурасе. Когда приезжает в отпуск, то чаще всего отправляется в Сочи, хотя, в общем, лет восемь мы не встречались, а тут он вдруг позвонил. «Приезжайте, — сказала жена, — мы будем очень рады. Представляю, сколько вы нам расскажете!» И сразу же позвонила подруге: «Ритуля! У нас гость иностранный. Увидишь, увидишь, в общем, жду, пошла ставить пирог».

Когда Федор пришел, Римуля с Ритулей встретили его радостным визгом и провели ко мне в комнату. «Ну, как он на ваш взгляд? Выглядит он неплохо, не правда ли? Вид в прямом смысле слова блестящий», — сказала Римуля. Федька посмотрел на нее обалдело. «Не узнает, — закричали дамы с восторженным смехом, — а еще старый друг! И что только делает время? Ну, мы не будем мешать. Наше место — на кухне. Оставляем вас на полчасика». Когда они вышли, я подал голос. «Федька, — сказал я, — все мы меняемся с возрастом. Не понимаю, чего уж ты так удивился». Я распахнул обе створки и помахал ему поясами и галстуками. Он побледнел. «Как это случилось?» — «О чем ты? Что я изменился? Я ж говорю: двадцатилетним не остается никто. Один седеет, другой лысеет, ну а я, что ж, немножко одеревенел. Зато без морщин», — попробовал я пошутить. «Юра, с этим надо бороться», — сказал гондурасец. «С тем, что морщин нет? Ты с ума сошел, что ли?» «Дай мне воды», — попросил Федя хрипло. Я нацедил ему газировки с апельсиновым соком. Он выпил жадно, потом вытер пот со лба. Работа тяжелая, догадался я, климат тропический. Сказывается, никуда от этого не уйдешь. «Психиатра вызвать необходимо», — сказал неожиданно Федор. «Неужели так плохо?» — спросил я, соображая, чем можно помочь, и откинул крышку аптечки: «Посмотри, что там есть. Мы на случай храним кое-что, хотя сами — тьфу, тьфу — на здоровье не жалуемся». Но он не хотел лекарств. «Ты же шкаф!» — выкрикнул он возбужденно. Это было бестактно, можно было бы и обидеться, но я был ему рад и я помнил про его нелегкую жизнь. Отец погиб при аварии, мать с трудом поднимала парня, в институте он занимался ночами, окончив, сразу женился на девице с трехлетним ребенком, а она с ходу родила ему двойню, так что надо было простить, сделать вид, что не слышал. «Как ребята?» — спросил я его. «Ничего, — сказал он, — старший женится. Юрка, ты представляешь себе, как ты выглядишь?» Это снова было бестактно. «Я никогда не был красавцем, — ответил я раздраженно, — но комплексов по этому поводу у меня нет. Не все Аполлоны. Ты, кстати, тоже не Аполлон. И, прости меня, если ты заметил у кого-то на носу бородавку, не станешь же ты о ней говорить, подыщешь, я думаю, другую тему для разговора». Он посмотрел на меня, что-то соображая. «Тебя надо спасти, — прошипел он потом, как заговорщик, — я спасу тебя, Юрка!» Пожалуй, он начинал утомлять. «Успокойся, — сказал я, — все в порядке, я всем доволен». «Но ведь так жить невозможно! — вскричал он, как на митинге. — Это немыслимо, это чудовищно!» «А вот об этом предоставь судить мне, — сказал я, с трудом сохраняя спокойствие. — Никто не навязывает тебе мой образ жизни. Живи как хочешь и предоставь то же мне!» Он вдруг схватился за грудь, и я понял, что это серьезно. «Есть нитросорбит», — закричал я, но он не слышал, он опустился на стул и смотрел в пространство как-то стеклянно. «Римма!» — крикнул я громко. Вбежала Римуля. «Что такое?» — спросила она, накручивая ноль три. «Тропики, нервы, — объяснил я, — а возраст за сорок». Римма кивнула, повторила все это дежурному.