Вера Кобец - Сладкая жизнь эпохи застоя - книга рассказов

Но счастье было недолгим. Сначала оно сменилось резкими перепадами настроения, потом унынием с неожиданными всплесками болезненной веселости. За что-то она боролась, к чему-то приспосабливалась, что-то пыталась придумать, однако со стороны было видно: в этой истории от нее не зависит ничего, и никакие тактики не помогут. «Ринка, прости, но это полный безнадюг, — сказала я тогда. — Если ты принимаешь такой вариант, успокойся, не дергайся, но если надеешься на перемены…» «Ты ничего не поняла, — яростно выкрикнула она. — Я приведу к тебе Глеба, и тогда ты увидишь». Она действительно привела его, и на меня глянули вот эти, единственные на свете глаза.

— Ты, кажется, никогда не верила, что я действительно любил Рину. Пыталась ей это внушить, доводила ее до абсурдной ревности, до желания уличать меня, загонять в угол, ставить ловушки!

Он вдруг вскочил, заметался по кухне, дернул зачем-то висевшее возле раковины полотенце, и оно полетело на пол, а заодно обрушилась и конструкция из двух полочек, которую я придумала и которой очень гордилась. Но Глеба это не успокоило. Схватив тарелку, он повертел ее секунду, словно раздумывая, и швырнул об пол. Естественно, тарелка разлетелась вдребезги. Мы оба смотрели на все как будто со стороны.

— Прости, — сказал он наконец.

— Поскольку несервизная, прощаю.

Я и не думала шутить, но он вдруг рассмеялся, и вспомнились давние замечательные вечера, которые мы проводили на этой кухне втроем. Глеб объявил тогда, что решился. Хватит. Действительно, сколько можно?! Надо только дождаться, чтобы Наташа (дочка) закончила школу. Дело было зимой, до выпускного бала Наташи оставалось несколько месяцев, и все мы были очень веселые и легкомысленные, хотя временами меня и грызло, что веселюсь на чужом балу. Ведь как ни крути, но квартет (если у Ринки с Глебом и впрямь все получится) вынужден будет сыграть финал. Квинтет, правда, тоже хорошая музыкальная форма, но встречается куда реже. Обо всем этом я как-то задумалась, лежа рядом с Девотченко, и он, вдруг приподнявшись на локте, с непривычной серьезностью заглянул мне в глаза: «Тебе не кажется, мне пора уже познакомиться с твоим сыном?» — «Господи, с какой стати?» По инерции я еще думала о своем, но он, не расслышав мою интонацию, продолжал: «Думаю время уже понять, насколько дуэт в состоянии перерасти в трио». Вот уж, что называется, попадание в яблочко! Я чуть не прыснула со смеху, а перед глазами мелькнула эстрада заполненная ансамблями всех сортов и размеров, играющими, разумеется, каждый свое «Боюсь, что получится какофония», — вновь обретя серьезность и даже почувствовав грусть, сказала я. Было понятно, что состоявшийся разговор существенно приближает конец отношений с Алем Девотченко, но не только исправлять что-либо, но и думать об этом всерьез не хотелось. Куда важнее было происходившее дома.

А дома, конечно, делалось все мрачнее. Сначала выяснилось, что выпускные экзамены вовсе не главное. Самое трудное — поступление в институт. Вот если Наташа благополучно станет студенткой… Все это можно было предусмотреть, и я ругала себя за то, что не высказалась гораздо раньше, конечно, не в тот самый вечер, когда Рина с Глебом пришли сияющие, с шампанским, и мы, так сказать, праздновали помолвку, но вскоре — через месяц, полтора…

Глеб вдруг поежился:

— Вот такое лицо бывало у тебя не раз. Знаешь, как я называл его про себя: маска следователя.

— Почему маска?

— Потому что вообще тебе это не свойственно. Ты принимаешь людей такими, как они есть. А это милосердный и ох как редко попадающийся дар.

Его огромные голубые глаза заискрились, сделались еще больше, и я в них утонула. Тишина. А теперь что, нежная скрипичная мелодия? Я вдруг встряхнулась:

— Пожалуйста, не затыкай мне рот комплиментами.

Усмехнулся. И выражение глаз сразу же изменилось. Вот такими я их любила больше всего: насмешливыми, умными, цепкими. Такими они всегда были во время наших с ним пикировок, когда Рина в конце концов не выдерживала: «Ребята, ну хватит, ничья, победила дружба!»

Я словно услышала ее голос, мало того, почувствовала ее присутствие в кухне, детское удивление при виде всей этой встроенной мебели, раковины, зашитой в шкафчик под дерево. Похоже, я упустила нить мысли, хотя нет, вот она:

— Ты понимаешь хоть, сколько врал Рине? Понимаешь, как ее унижала эта ложь? Нет, даже не так… — Теперь я встала и заметалась по кухне (интересно, тарелки тоже бить буду?). — К униженьям ей было не привыкать, она еще дома, девочкой, натерпелась и вообще была чуточку мазохисткой. Но ложь лишала ее равновесия, ориентиров.