Вера Кобец - Сладкая жизнь эпохи застоя - книга рассказов

Но он не погиб. На пути его встретилась деловитая женщина. Откуда она взялась? Сказать трудно. Известно, что деловитые женщины много что успевают, в том числе осмотреть все дороги, куда никто не заходит. Они откуда-то знают, что там иногда, бог весть почему, встречаются дельные вещи. Женщина шла упруго и быстро, но это ей не мешало все замечать. «Пьяный?» — была ее первая мысль. Она хотела уже пройти мимо, но деловитость ей этого не позволила. Раз человек попался навстречу, надо на всякий случай определить, что это такое. И, присмотревшись, она поняла, что это не то, что обычно шатается по дорогам. Тогда деловитая женщина, изменив свой маршрут, пошла вслед за путником, ни на секунду не выпуская его из глаз. И когда он упал, она была совсем рядом и сразу же наклонилась к нему, спросила: «Вам помочь?» «Я умираю от жажды, — сказал он. — Глоток, дайте глоток любви». Деловитая женщина была очень запаслива. В сумочке вместе с ключами и пудреницей она носила флакончик с туго завинченной пробкой. В нем было двадцать капель любви. По опыту она знала, что иногда эти капли необходимы, носить же их в таком количестве было нисколько не тяжело. «Пейте», — сказала она и кокетливо улыбнулась. «Мне, право, неловко, — с трудом шевеля губами, проговорил он. — У вас их так мало». Она рассмеялась: «Ну что вы, я дома храню в морозилке огромный запас». «Разве любовь можно хранить замороженной?» — спросил он изумленно. Он уже выпил все двадцать капель и чувствовал себя в силах думать и разговаривать. Женщина, безусловно, была миловидна. «Пойдемте со мной, — сказала она, — и я вам покажу». Голос женщины был похож на серебряный колокольчик. «Серебро — это металл», — вдруг вспомнил он. Но понять, что это значит, не смог: он был еще слишком слаб, и ходьба забирала почти все силы. «Неудивительно, — думал он, — ведь я изнывал от жажды так долго, но теперь мы скоро придем, и она даст мне глоток любви. Один глоток оживит меня».

Дошли они и в самом деле скоро. Дом оказался просторным и крепким. Женщина усадила мужчину за стол и стала кормить его. «Пить, — сказал он, — ты обещала глоток замороженной». «Глоток — слишком много, — сказала женщина знающим голосом. — Пить надо только по двадцать капель». И, вытащив из морозилки маленький кубик льда, она растворила его в чем-то питательном и усыпляющем.

— Поговорить? — Я поняла бы это желание сразу же после похорон, через неделю, через две. Но через полгода, когда все, что нужно, уже проделано, когда разобрали обломки так нелепо прервавшейся в тридцать два года жизни, о чем нам говорить? — Не знаю, Глеб, по правде говоря, не хочется. — Молчание в трубке. Он не приводит никаких аргументов, он ждет. Медленно, тяжело, прерывисто тянется время, и наконец мой голос спрашивает: — Ты в самом деле уверен, что нам стоит встретиться? — Снова молчание. — Хорошо, приезжай завтра к двенадцати. Детей не будет, они идут в театр.

На другой день я поднялась чуть свет и, стараясь как можно меньше шуметь, принялась за уборку. Тополиные ветки наконец начали распускаться. Подумав, я переставила их из синей вазы в желтую, потом — в кувшин. Раза три передвинула с места на место лампу. Сняла со стены акварель «Ледоход» и заменила ее офортом «Михайловский замок». Все это было нелепо, но от вопроса «зачем?» я решительно уклонилась. В девять открыла дверь в детскую. Завернувшись, как в коконы, в одеяла, Ася с Алешкой сидели на кроватях и упоенно ругались. Вначале меня ужасно пугали эти до хрипоты доходящие перепалки. Потом стало ясно, что их надо попросту игнорировать: детки во всем разберутся самостоятельно.

— Доброе утро, если только это утро можно назвать добрым, — приветствовала я свою команду.

— А почему бы и не назвать? — отозвалась Аська, одаривая меня своей зубастой улыбкой. — У нее были крупные, ровные, ослепительно белые зубы, часто служившие нам поводом для глуповатых, но неизменно вызывавших приступы веселья шуток.

— Асюточка, ты сегодня скалишься, как аллигатор, — сказала я, пятясь к стене. — Боюсь, если завтрак будет невкусным, слопаешь нас и даже не поперхнешься.

В ответ она рассмеялась еще зубастее:

— Тебя, мама Лена, не съем, а от Алешки кусок отгрызу: что-то он стал очень толстым.

Этого Алексей не вынес.

— Я толстый, я? — закричал он, поднимаясь в полный рост, расправляя плечи и втягивая живот. — У меня фигура атлета!

Мы с Аськой покатились со смеху.

— Иди-ка ты, атлет, в ванную, вам пора собираться в театр.