Вера Кобец - Сладкая жизнь эпохи застоя - книга рассказов

— Я не могу, я честно пыталась, но не могу себя там представить. Не верю, что я могу по правде там жить…

Когда я попросила полгода отсрочки, Мишка сказал «хорошо», но лицо постарело и стало очень усталым. Со мной в эти полгода он был очень нежен, и мы могли разговаривать обо всем. «Ты понимаешь, — сказала я как-то, — меня нередко мучает мысль, что я говорю свое „нет“ просто так, в злобном упрямстве. Я понимаю: разумных логических объяснений мне не набрать. А у тебя их избыток Может быть, этот избыток как раз и мешает. В твои доводы входят и доводы Венечки Ласкина. Венечке мало того, что есть здесь. Он подсчитал, что там будет иметь раз в пять больше. А я боюсь, что мне там не пойдет кусок в горло. Меня будет мутить от этого изобилия. И я просто умру там голодной смертью, и ты станешь убийцей, а этого я не могу допустить». Мишка не отвечал мне, а только гладил тихонько по голове. Я понимала, как много бредятины в том, что я говорю, но все же эта бредятина была мне понятней, чем все остальное. Однажды я положила перед ним черный томик «Мне голос был…» — прочитал он неспешно, нейтрально. Потом сказал: «Не то время, Инна, не та эпоха. Я помню, как мы говорили об этом. В последний раз — у Витальки. Когда? Года три назад? Эпоха Анны Андреевны к нам отношения не имеет. Когда-то стоицизм, геройство, а когда-то глупость».

Время на мостике. Кажется, что я стою здесь всю жизнь. И вдруг: движение там, за стеклянными стенами. В один миг распадаются группы. Дети бегут на зов взрослых. Еще одна перестройка. Кто-то внутри командует происходящим. Два пограничника с ружьями у стеклянных дверей, два — у автобуса, подрулившего к месту посадки. Первым выходит человек в темном плаще, лысый, с головой как яйцо. Предъявив документы, он четко, почти печатая шаг, идет к автобусу — два пограничника ждут, — потом останавливается на секунду и поднимает руки, приветствуя мостик. «Ура!» — кричит чей-то голос. Может быть, мне померещилось? Нет, вот снова «ура», слабое, относимое в сторону ветром, а лысый уже у автобуса, и «на дорожке» его сменяет смешная, гротескная пара. Наверно, обоим за шестьдесят, они в одинаковых меховых шапках и очень похожи на близнецов. За ними — пара другого рода. Ну, наконец-то понятно, что это напоминает: балетное шествие. Двое появившиеся сейчас на просцениуме движутся просто великолепно. Реакция мостика закономерна: шум, оживление, возгласы: «Эй! Гей! Гарвард на обе лопатки!» Они внизу медлят и машут руками, красиво и слаженно, и снежинки танцуют вокруг их голов. Хочется посмотреть, как они будут садиться в автобус, но их теснит новый выход: папа и мама и толстая девочка лет десяти. Они идут неуверенно, будто поддерживая друг друга. У мамы на голове безобразная шляпа из фетра. Малиновая, в цвет пальто. А снег вдруг обрушивается на землю и все закрывает. Метель? Но внизу движется все без задержки. Как они умудряются проверять документы? Как они узна ю т, кто сейчас перед ними? Я этого не пони-ма-ю!.. Я крепко вцепилась в решетку. Мостик вдруг поднялся и полетел. Все опрокинулось, все смешалось, но снег внезапно иссяк, и я увидела, как идет по дорожке (по космонавтской дорожке?) красавица — египтянка, лингвистка или кто она там. Она шла одна. И легко несла голову. Красивую, гордую голову с плотно прижатыми к черепу маленькими изящными ушками. Она была храброй, она была сильной, и мне стало больно смотреть на нее, и я поскорей отвернулась, зажмурилась и сразу увидела ту семью, выходившую из дверей зала. Женщина была среднего роста, в беличьей шубке, рядом с ней шел высокий мужчина в расстегнутой куртке (заставить Мишку надеть пальто всегда было делом немыслимым) и держал за руку мальчика, весело и с любопытством блестевшего из-под шапки глазами. Что это было — галлюцинация?

— Инночка, расскажите мне, сколько ваш Тема проводит времени за уроками?

— Не знаю, Марья Семенна… по-разному.

— Но как же так? Он ведь в пятом?

— Да, в пятом.

Нас семеро в комнате. За исключением зануды Марьи Семенны, все бабы свойские. И жить, в общем, можно. Главный плюс нашей конторы — режим. Два дня в неделю работаем дома. Собственно, в эти-то дни и работаем. В издательстве в основном треп, перекуры и отовариванье, конечно. Как я попала сюда? По протекции Люды, моей давней школьной подружки. Зачем? Хотелось после отъезда Мишки переменить обстановку. Сменила и не жалею — место не хуже прежнего. Похоже, что я здесь осела уже до конца. И перспектива меня не пугает. «Сегодня двадцать четвертое?» — спрашивает Аня. У нее лучший стол. В самом теплом и светлом углу. «Двадцать четвертое», — отвечает Людмила. Странно, как я могла не заметить его приближения? А он наступил уже, Мишкин день. Отодвигаю журнал, встаю и иду в кабинет к Топорову. «Владимир Сергеевич, мне очень нужно уйти…» Предлога искать не хочется, врать — врать тем более. Он терпеливо ждет объяснений. Потом говорит очень веско: «Что ж, если нужно… пожалуйста». И я выхожу, а он смотрит мне вслед удивленно, но почти сразу же обо мне забывает.