Виктор Галданов - Банка для пауков

— … здесь мы видим автомобили правительства города, министерства внутренних дел, обороны и иностранных дел! — продолжала неистовствовать Ирина.

— Послушай, Ирк, успокойся, — Здобин опустил камеру, — ну ты что-то совсем разошлась!.. Нельзя же так. Не пропустят твой материал!

— Я тебе сказала — снимай! — в ярости закричала на него журналистка. — Снимай или завтра ищи себе другую работу! Снимай!

Оператор поднял камеру и она застрекотала как раз в тот самый момент, когда в зале перестал слышаться гулкий голос мэра в динамиках. Затем наступила пронзительная тишина, затем еле слышный хлопок, на который моментально ответил шквал выстрелов из пистолетов и автоматов, и вот наконец под грохот канонады под ударом разогнавшегося тела взрывом осколков вылетело наружу целое окно, а само тело, совершив в воздухе двойное сальто, приземлилось на обе ноги возле Ирины.

Мужчина, затянутый в черное, затравленно взглянул на женщину, затем на оператора, подобрал винтовку, упавшую рядом, пробежал мимо них вбок, куда-то за дом, где еще стояли строительные леса и была хорошо замаскированная дыра в заборе. Очевидно, его машина стояла там наготове, поскольку рев мотора раздался буквально спустя секунду после этого, когда из Дворца молодежи повалила толпа. Среди расфранченных гостей были дамы в вечерних платьях и норковых манто, их сшибали с ног, рвали наряды, топтали, повсюду виднелись быкоподобные молодые парни с занесенными вверх наизготовку пистолетами, а кто-то был и с пистолет-пулеметами в руках. Мэр с трудом протискивал свое дородное тело сквозь полуголых визжащих шансонеток, милицейское и эфэсбэшное начальство торопилось к выходу отдавая взаимоисключающие приказы, очень много было людей, которым вдруг срочно потребовалось утереть пот со лба ладонями, локтями или носовыми платками, некоторые просто прятали лица и отворачивались, а их «секьюрити», сопровождая своих господ, отталкивали друг друга, махая перед носами пистолетами. И один вдруг пальнул в воздух, затем раздался еще один выстрел и еще, усилив общий визг и панику — и всех, всех их засняло всевидящее око «Бетакама».

Шесть утра. Холодное солнце еще силится подняться над соснами Измайловского парка, а эти женщины уже вышли на работу. Накануне, часов в девять вечера, все они приплелись домой, наскоро обстирали детей, полаялись со своими мужьями и быстренько уснули. И редко кому довелось во сне почувствовать пристраивающееся к ним поудобнее мужнино тело. Поскольку в четыре утра все они поднялись, на скорую руку бросили на сковородки жарить заранее размороженные куриные окорочка, выуживать из бульона полночи проварившуюся картошку, укладывать все это в судки и термосы и бежать к заветной аллейке у правой стены станции метро «Измайловский парк». Там бабы садятся друг напротив друга, образуя этакий живой коридор и предлагая торговцам и прочим командированным, выбирающимся из гостиничного комплекса поесть горяченького. Некоторые просиживают в аллейке всю ночь — авось кому-то вздумается раздобыть горячей закусочки (выпивку-то можно купить в любой палатке, которые россыпью раскинулись вокруг гостиниц, а вот с едой там туговато — одними чипсами сыт не будешь). Но шесть утра — это самое время челноков, отправляющихся на рынки, ближе в девяти появляются торговки контейнерных рынков, к десяти — пойдут офени-коробейники на рынок-вернисаж, а там и начнут подваливать со всех девяти московских вокзалов приезжие, тоже люди небедные, раз могут себе позволить остановиться в гостинице. И каждого на подходе к заветным корпусам встречает дружный женский хор: «Окорочка! Картошка! Окорочочки горяченькие свеженькие жареные! Ка-а-артошечка! А вот кому пирожки с картошечкой! Котлеты-котлетыкотлетыкотлеты…»

В минуты, когда поток прохожих схлынивает, бабы утомленно умолкают. Молчание длится минут пять, десять, они мало общаются между собой, хотя за годы работы узнали друг дружку ближе самых близких родственников. Да и с кем поделиться думами о наболевшем, поговорить о доме-семье, о шалопаях-детях и мужьях-извергах, о скотской жизни нонешней, как не с той, с кем сидишь рядышком по восемнадцать часов в день, и в дождь, и в снег, и на морозе и на солнцепеке? Но они чаще молчат, поскольку за день буквально обалдевают от звуков собственных и соседских выкриков.

Но вот в конце аллеи появляется парень-крепыш в спортивном костюме, на вид кавказец. Но без кепки, и пиджака, а в спортивном костюме и кроссовках, с кожаным рюкзачком за плечами. Он бежит тяжело, спортивной трусцой, чувствуется, что весьма устал от длительной пробежки — и аллейка взрывается приветственными кликами: «Окорочка! Картошка! Окорочка-окорочка горячие, сочные! Картошечка с маслице… котлеты-котлетыкотлетыкотлеты…»