I've loved, I've laughed and cried.
I've had my fill; my share of losing.
And now, as tears subside,
I find it all so amusing.
To think I did all that;
And may I say — not in a shy way,
«No, oh no not me,
I did it my way».
Я пел, смеялся и любил,
Я счет потерь свой оплатил,
Теперь, когда я ухожу,
Забавным это нахожу.
Я сделал все, что мог желать
Теперь я так могу сказать,
Мне скажет сын когда-нибудь
«Таков его путь».
For what is a man, what has he got?
If not himself, then he has naught.
To say the things he truly feels;
And not the words of one who kneels.
The record shows I took the blows —
And did it my way!
Цена мужчины — не в словах,
В его свершеньях и делах
И я удары получал
Но на коленях не стоял,
И я не мог с пути свернуть
Ведь это мой путь!
Моисей Лазаревич смутно догадывался, что клан Марагулия не оставит безнаказанным его предательство. Он жил в страхе с того момента, как по его вине погибли близкие ему люди. Он не мог спать, не мог есть, ожидая известий о новых убийствах. Своей гениальной задумкой с собственными похоронами Мирза-ага обвел всех вокруг пальца, и нанес смертельный удар по старшим рода Марагулия. Теперь можно было ожидать мести младших. Но когда прошло несколько дней и ничего не случилось, он начал надеяться. Когда Сандро позвонил ему, сказав, что он весь в одном грандиозном политическом проекте и нуждается в помощи, Мошэ еще больше утвердился, что его невольная подставка сойдет ему с рук.
Когда он увидел, кто находится в машине, ожидая его, он понял, что он уже мертв.
— Гия, друг мой, родной ты мой, — молил он, — я клянусь вам, что не причастен к этому. Я и сам был введен в заблуждение. Я клянусь вам!..
Гия не отвечал. Он даже не повернул головы в его сторону.
Мошэ попытался снова, его голос задрожал и слабел:
— Мы вместе работали столько лет! Вспомни, ты же был на свадьбе у моей дочки. Вспомни!
— Я помню, — сказал Гия, все еще не поворачивая головы.
Джип свернул на заброшенную тропинку. Машина остановилась на полянке между двумя невысокими кирпичными будками. Поодаль дымила свалка. Один из боевиков открыл дверь со своей стороны и вышел, достав оружие из кармана. Второй приказал:
— Выходи!
Мошэ схватился за пиджак Гии:
— Пожалуйста, выслушай меня!
Гия повернулся и взглянул на старого друга семьи Марагулия, к которому и сам еще недавно испытывал почтение, смешанное с завистью. Его лицо было мрачным.
— Послушай, Мошэ, — сказал он с иронией, — ну что ты так переживаешь? Мы же воры, мы должны относиться к жизни философски. Ну что такое эта жизнь, что ты так за нее цепляешься? Как говорил один мой друг-хлебопек, «жизнь — это короткая прогулка перед вечным сном». Клянусь, мне за тебя перед ребятами неудобно. Они скажут, Гия, а когда к тебе безносая придет, ты тоже так плакать будешь? Нет, отвечу я, ведь я же вор, а вору смерти бояться нечего, он и на том свете у черта сковородку слямзит, а смолу продаст… — говоря так, Гия отводил Моисея Лазаревича все дальше и дальше от машины и все ближе и ближе к дымящейся свалке. — Пришло твое время, Мошэ. И я против тебя ничего не имею, просто Мирзушка тебя подставил, и кровь мамы Рены и ее племянников, и ребят оказалась на твоих руках.
— Это не я, это Сандро… — устало пробормотал Моисей Лазаревич.
— А, и его хочешь с собой прихватить? Одному скучно? — Гия вынул из кармана мобильный телефон и одним пальцем набрал номер. — Игорек, — сказал он, — Как там люди Мошэ поживают? Да? Перегрелись, теперь охлаждаются? Слышишь, Моше говорит, что ему будет одиноко без Сандро… Ты понял. Да? Только ты Сандро скажи: пускай не обижается на старика Гию…
17 апреля. Мотель «Солнечный» 12:33
Когда зазвонил телефон, Булгахтер переглянулся с Эсмирой и подозрительно посмотрел на трубку. Та звонила так неистово, словно внутри нее сидел чертик, рвавшийся на волю.
Наконец Рантик осторожно взял трубку и, раскрыв ее, поднес к уху.
— Привет, дружбан! — хриплый, звонкий и веселый голос Тиграна Мурадяна заполнил ухо. — Че трубку не берешь? Пьянствуешь с утра или трахаешься? Как поживает подруга суровых будней — ее еще климакс не хватил? Ну, целуй ее за меня. Сам знаешь, в какое место… Ну разумеется, в лобик! Если она его, разумеется, побрила. А-ха-ха!
— Как твои дела, Мурадик? — ласково спросил Булгахтер, старательно нагоняя на себя веселое настроение, а в голос нагнетая теплоту и приветливость.
— А я тащусь, словно клоп по пачке дусту! — балагурил Мурадик. — И не понимаю я вас, тех, кто на воле. Что это вам там, блин, не живется? И мочите друг друга, мочите, жрете друг дружку поедом! Ну ладно бы за дело — нет же, за баб, за какие-то там тряпки бэушные! Клянусь, слушай, тюрьма в этом отношении гораздо более спокойное место. Тут мочат только в редких случаях. Кого надо — того и замочат, а кого не надо — те живут себе спокойно. Слушай, я вот о чем, тут я послал к тебе одного человечка, он скоро должен будет к тебе подойти. Ты его встреть, чайком напои, маляву прочитай. В каком ты номере? В сто шестнадцатом? А на каком этаже? На первом, значит? А Эсмирка там будет? Как зачем? А затем, что у него есть одно соображение по дамской части. Короче, у него в Бейруте брат живет. Почти что родной. И у него там кабаре организуется. Будет обслуживать тамошних армян, ну, и с прицелом на эмираты. Короче, контингент нужен. Птичек примерно 15–20. За каждую платит по 5 штук зеленью… Что значит — много? В нормальный гарем к какому-нибудь средне-забулдыжному шейху нашу среднюю Марфушеньку-душеньку можно и за сотку косарей продать. Это здесь она на фиг никому не нужна, а на Востоке знаешь как ценят загадочную русскую душу?..
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу