Илья Стогoв - Таблоид

При приближении офицеров они вставали и прятали сигарету в ладонь.

— До 1993-го зэк обязан был снимать головной убор. Сейчас это вроде как не обязательно. Демократия…

Им даже усы и бороду носить разрешили. Раньше нельзя было. Но своих мы все равно держим строго: если на учетной карточке без усов, то будь добр, брейся два раза в неделю. Бороду только мусульманам разрешаем и тем, у кого траур.

Мы поднялись по обшарпанной, усыпанной строительным мусором лестнице. Офицер показал нам «качалку». На допотопном тренажере мускулистый заключенный мучил мышцы собственной спины.

Потом мы прошли в жилые помещения. Дежурный четко, по-военному гаркнул:

— Отряд, внимание!

Зэки оторвались от телевизора и сымитировали исполнение команды «смирно».

Чистенько. Железные койки в два яруса. На некоторых лежали люди в семейных трусах и майках. Люди читали книжки в потрепанных обложках. Прямо посреди комнаты на полу развалился жирный рыжий кот. К койке над его головой была привинчена табличка «Склонен к побегу».

— Работы в зоне нет. Этот отряд вообще не работает. Мы вот им видик купили. Стараемся организовать досуг. Для зэков есть ансамбль, проводятся спартакиады. Есть, кстати, две церкви.

— Две?

— Православная и эта… как сказать?.. называется Церковь Христа.

— Знаю такую. Протестанты. Не боитесь религиозной вражды?

— Бросьте. Им же здесь скучно. Когда миссионеры приезжают, на собрания не только христиане, но и иудеи с мусульманами ходят. Аплодируют.

— Слышал, что в каждой зоне есть особые камеры пыток для особо непримиримых борцов с режимом…

— Ага. Есть у нас такая камера. Пойдемте, покажу.

Офицер острил. Он провел меня в пахнущий лекарствами стоматологический кабинет. Внутри жужжала бормашина. Перед дверью, подпирая рукой флюс, сидел молоденький заключенный.

Мой фотограф щелкал камерой во все стороны. И дощелкался. Один из офицеров устроил ему скандал.

Он орал, чтобы фотограф при нем засветил пленку, потому что кому охота, чтобы по фото в газете подельники заключенных его, офицера, выловили на воле и зарезали? Нет, ну кому охота, а? Вам вот охота?

Пока фотограф спасал пленку, я подошел к сидевшему в стороне заключенному. Вообще-то меня предупреждали, что зэки должны давать письменное разрешение на публикацию интервью. Я не стал об этом вспоминать.

Мужчина был сед и грузен.

— Добрый день. Я журналист. Ответите на вопрос?

— Отвечу.

— Правда ли, что стоит попасть в зону молодому и ненакачанному мужчине, как его сразу изнасилуют?

— Пф! Глупости! В зоне все всегда на виду. Минуты спокойно не просидишь, начальство дернет. Если кого-нибудь опустят, а он еще и нажалуется, то шуму будет — себе дороже.

Вот в СИЗО… где в трехместной камере сидит двадцать человек, — там да. Бывает. А на зоне редко.

И потом что ж ты, журналист, всех нас в извращенцы записываешь? Все мы зэки, но ведь не звери. У нас на воле семьи есть. Жены, дети. У кого нет, тем девушки пишут.

Мы, между прочим, в Бога верим. А ты говоришь, мужика оттрахать!

.

Всю обратную дорогу фотограф возмущенно пыхтел:

— Говорили — зона то, зона се! Их бы в полк, в котором я служил! Там не то что видик — радиоприемник всего один был! И с утра до вечера вечную мерзлоту лопатами ковыряй!

А эти? Хошь тебе — комната, блядь, психологической разгрузки. Хошь — на кровати среди бела дня валяйся!

В моей части тем, кто просто думал о том, чтобы к кровати днем подойти, сразу передние зубы выбивали.

Колонии бывают обычные и строгого режима. Для лиц, признанных особо опасными, существуют тюрьмы — с камерами, полосатыми робами и внутренними двориками для прогулок.

А вот что происходит с теми, кто еще более опасен? С теми, кто приговорен к смерти?

Офицер из Пресс-центра ГУВД удивился:

— Зачем тебе знать? Я работаю в органах почти тридцать лет, и то не знаю всех подробностей. И никто не знает, что бы там в газетах ни писали. Тем более что уже шесть лет на смертные казни в России мораторий.

— А раньше?

— Это всегда была секретная информация. Знаю только, что в Ленинграде даже в 1980-х никого не расстреливали. Их увозили во Владимир, а что было дальше, — неизвестно.

Как я выяснил позже, в СССР исполнители приговоров давали подписку о неразглашении. Страны, которой они обещали молчать, давно не существует. И я нашел-таки человека, согласившегося поговорить.

Сегодня он офицер-отставник. Разговор происходил у него дома. Мы пили чай. У собеседника была неспешная речь: