Владислав Николаев - Своя ноша

В это время из леса выломилась владелица разъяренной своры — баба в плюшевом жакете и дырявой мокрой юбке поверх трикотажных шаровар. Валера тотчас признал ее: школьная уборщица Лизка.

— Никак Валерий Васильевич? — выпучив на него красные глаза, воскликнула Лизка. — Насовсем али только собольков пошукать?

— Не знаю, не знаю, Лизка, — увильнул от прямого ответа Валера. — А ты чего это вдруг за ружье взялась?

— Жисть заставила. Девка с ветру мальца принесла. А алименты с ветру не возьмешь. Вот и выпросила ружьишко: авось соболишку подстрелю. Сто рублей позарез нужны. Без них хоть домой не ворочайся.

— А собаки чьи?

— Бездомные. Куском колбасы в лес заманила.

— На таких надежда плохая.

— Сама знаю. Взял бы меня с собой, век бы благодарила.

— Далеко я нацелился, не дойдешь.

— Дойду, дойду. Не гляди, что в юбке, я — дюжая.

— Вот юбку ты зря напялила: мешает, поди, да встречных мужиков на сумление наводит.

— Хорошо бы хоть один позарился!

— Тьфу, баба! Недаром, видать, тебя до старости Лизкой кличут. Не за что по отчеству-то звать.

— Ха-ха! Ты от меня далеко ускакал? Послушал бы, как тебя за глаза ребятишки называют. Валера, Валерко да еще того хуже. А ведь тоже не молодой… Ну как, возьмешь?

— Нет, не возьму.

— Боишься, ненароком соболя из-под твоего носа уведу. Все вы одним миром мазаны. Ух, ненавижу!

Озлобленная баба могла наговорить бы и не такое, и Валера поспешил от нее удрать.

В полдень он пошел к покосившемуся квартальному столбу, в заостренную макушку которого был вбит по самую шляпку латунный патрон шестнадцатого калибра. От помеченного столба надлежало свернуть влево.

Не без тревоги Валера вдруг припомнил, что за всю дорогу он не увидел ни одного глухаря, не услышал ни одного рябчика. Бывало, Кобра охрипнет от лая прежде, чем они доберутся до своротки. А сегодня только раз подала голос, да и то на своих сородичей. Впрочем, рассудил он, так и должно быть, коли уж бабы взялись за ружья. Но баба далеко в лес не убредет, Валерина добыча впереди.

От столба Валера двинулся по собственным затесам, они повели его через сосновые боры, с увала на увал. Сосны тут росли как на подбор: в золотистой луковичной чешуе, прямые, как струны, с вознесенными сферическими кронами. И никакого среди них подлеска. На южных склонах увалов снег не держался, таял под прямыми полуденными лучами, и повсюду там — в песке и глине — виднелись огромные чашеобразные ямы, не ямы — целые карьеры, припорошенные сверху птичьим пухом и известково спекшимся пометом. Не экскаватор и не лопата их вырыли. Вырыли лесные глухари, любящие в жаркий полдень купаться в песке и пыли. Но где же они сами, черт побери! Раньше тут шагу не шагнешь, чтобы не взорвался бомбой вспугнутый на земле глухарь или не сорвался с дерева, застя черными лешачьими крылами солнце. За день тут можно было набить дичи не один мешок. Но Валера обычно ограничивался парочкой. Съедят с Коброй и снова прогуляются на увалы, будто на собственный птичник.

С изготовленным ружьем ступал Валера мягким скрадывающим шагом; Кобра, признав добычливые места, бежала впереди с настороженными ушами и затвердевшим над спиной хвостом. Однако их ожидания не оправдались.

Под ногами разверзся глубокий распадок, заросший снизу густющим дуроломом, в котором позванивал по камешкам невидимый ручей. Считалось, что Валерина избушка стоит на самом ручье, однако это было не совсем так. Чтобы не бросалась в глаза, чтоб не всякий мог забрести, Валера поставил ее метрах в трехстах от берега, на скале, в дикой еловой дебри. Далековато ходить за водой, зато спокойно.

Поставил избушку за три летних дня. День валил посильные деревья, два — рубил сруб и крыл половинными плахами крышу. Все остальное: полочки, столик перед банной величины окошком — смастерил позже, когда по первопутку пришел на охоту; тогда же притащил на горбу железную печку с длинной трубой, чтобы тяга была понапористее.

Нынче едва признал хозяин свою избушку: полянка перед ней завалена гнилой щепой, ржавыми банками, обожженными тряпками, а на двери углем черт знает что нарисовано: и пустоглазый череп, и перекрещенные кости, и черные оперенные стрелы, а выше, на притолоке, написано: «Трактир «Баба-Яга».

Перебывало тут народищу!

Согнувшись в три погибели, считай, на четвереньках, через низенькую дверь вполз Валера внутрь избушки. Здесь тоже не распрямиться в рост — стукаешься головой в жердяной потолок. В нос шибануло банной сыростью, мышами и тлением. На земляном полу — окурки, бумажки и другой мусор. Столик перед окошком зарос жиром.