Владислав Николаев - Своя ноша

Куб сидел в кабине, а я, мотаясь на ухабах из стороны в сторону, стоял во весь рост в кузове. На приличных участках машина бежала сносно, а там, где дорога была разрыта или завалена кучами нерастасканного щебня, тащилась не быстрее утицы.

В зависимости от скорости менялось и мое настроение. Когда машина разгонялась, я верил: застану Татьяну дома и мы с ней еще уладим нашу жизнь: в эти минуты я весело смотрел по сторонам, вдыхал запахи цветов, деревьев и думал о Татьяне только хорошее, но стоило машине натолкнуться на очередное препятствие, как я тотчас слеп, глох, терял обоняние, падал духом — не застану; и в памяти всплывало все плохое, что я знал о жене… Вспоминал загнанную в каморку бабушку, которую за десятку два раза в неделю обихоживал чужой посторонний человек… И думал: жестокость, неправедность в Татьяне — отсюда, от каморки. Нельзя безнаказанно для самого себя унижать достоинство другого человека. Или хотя бы быть безучастным свидетелем унижения.

На крутом подъеме, попав задними колесами в мокрую ухабину, машина забуксовала. Этого еще не хватало! Я спрыгнул на дорогу и уперся плечом в борт. В лицо летели шмотья грязи. Я оттирал глаза, отплевывался, молил про себя: милая, поднатужься, вытяни…

По-вечернему закраснело солнце. На самолет мы, наверное, опаздывали. Пожалуй, можно было не надсажаться, но я не вылезал из грязи, не отнимал сбитого в кровь плеча от борта.

На вершине горы показался самосвал. Снизу он походил на выбежавшего из тайги лося. Я отчаянно замахал руками, хотя самосвал и без того спускался к нам.

Я закрепил буксир, и самосвал, включив все свои лосиные силы, вытащил нашу машину на сухое место.

— Гони, — сказал я шоферу, когда тот посоветовал мне умыться. — Грязь не сало — высохла и отстала.

На самолет мы опоздали. Надо было пытать счастье на железной дороге. По пути на вокзал, возле кирпичного здания рудоуправления, мы столкнулись с Крапивиным. Вот кого бы совсем не хотелось видеть! Но деться было некуда. Он уже стоял передо мной и, сузив темные глаза, говорил раздраженно:

— Ловко, товарищ Козлов, вы провели меня.

— Э, бросьте! — махнул я рукой.

— Я вас назвал Козловым, — не слушая, продолжал Крапивин, и голос его наливался благородным негодованием. — Может, ошибся? Может, Красовский?

— Крапивин! — сказал я Кубу.

— Красовская-то — ваша жена. Почему же вы умолчали? Чтобы документики присвоить? Где они?

— А вы умолчали о Каленове…

— Какой Каленов? — Крапивин резко дернул головой: даже шляпа сбилась на затылок, обнажив желтоватые блестящие залысины.

— Будто не знаете, — усмехнулся я.

Но Крапивин уже оправился от удара и, укоризненно улыбаясь, покачал головой.

— Ай-ай-ай. Это я не вам, себе. И как мог выпустить его из памяти? В тот вечер можно было и не такое забыть…

Крапивин повернулся к Кубу и интимно-доверчивым голосом сообщил:

— Выпили мы тогда с ним будь здоров: коньяк, водка, вино. Виктор даже того… Мать родную забудешь.

— Бывает, — сухо сказал Куб. — Но об этом не треплются.

— Ну, ну, к слову пришлось… И где же вы Каленова встретили? — спросил Крапивин, отводя взгляд в сторону и что-то соображая. — Насколько я понимаю, вы не имеете права писать об открытии.

— А я и не собираюсь.

— Я напишу, — сказал Куб.

— О! Очень рад! Очень рад! Давайте познакомимся! — воскликнул Крапивин и протянул Кубу обе руки, но тот сделал вид, что не заметил их.

— Впрочем, какое наскоро знакомство! — безо всякой обиды опустил руки Крапивин. — Зайдемте ко мне. Тут рядышком. Виктор знает.

— Чтобы вы потом небылицы про нас рассказывали? — усмехнулся Куб.

— Вы не поняли…

— Нет, поняли, — твердо сказал Куб. — Да и некогда нам… Прощевайте.

— Одну минуточку… Все ли вам известно про Каленова? Про плен, например? Политично ли связывать открытие такого крупного месторождения с его именем? Да вам и не позволят это сделать!

— Вон ты какой, Крапивин! — Куб брезгливо сплюнул на дорогу и дернул меня за рукав. — Пошли.

Вдогонку долетело:

— Молокососы! Еще посмотрим — кто кого!

На путях одиноко стоял товарняк, в голове его нетерпеливо попыхивал старенький паровоз с прицепным тендером. В Уганске — тупик. Поезда отсюда могли идти лишь в сторону города. Мы с Кубом нацелились на последний вагон.

Из Стандартного станционного здания, помахивая железным тормозком, вышел машинист. Мы следили: вот он подошел к паровозу, закинул в кабину тормозок, ухватился руками за матово блестевшие поручни, подтянулся… Теперь пора и нам.