Веркор - Избранное [Молчание моря. Люди или животные? Сильва. Плот Медузы]

Он медленно поскреб себе висок. Потом улыбнулся. Ладно, он не хочет уступать мне в смелости, не надо псевдонима. Но не надо и Провена — это будет слишком нарочито и нарушит замысел книги. Пусть на ней стоит мое настоящее имя. Кстати, звучит оно хорошо. Фредерик Легран. Легко запомнить. Как прусский король Фридрих Великий. И перекликается с именем героя Флобера. Постойте-ка, а что, если подписать: Фредерик Моро? Не стоит? Вы правы. Начнут искать тайный смысл и даже двусмыслицу. А как с названием? Вы подумали о нем?

Я еще в такси пытался придумать название. Как я набрел на него? Трудно сказать. Я шарил глазами, ища подсказки. Какого-нибудь знака, слова. В галерее Шарпантье была ретроспективная выставка Жерико. Может, я заметил на афише его имя? И оно вызвало ассоциации? Так или иначе, я вдруг подумал: „Плот „Медузы““. Никакой другой вариант мне в голову не приходил. Поэтому я откашлялся и неуверенным голосом предложил его Мортье. Прежде чем дать ответ, он, казалось, попробовал название на вкус. „Что ж… недурно…“ Он улыбнулся как бы про себя. Повторил: „Недурно…“, а ГІуанье закричал: „То есть как это недурно! Изумительно! Эпоха бушующий океан! Общество — плот, который сносит течением, а на нем те, кто пытается спастись! Они ненавидят друг друга! Пожирают друг друга! И над их головами свистят змеи! Лучше не придумаешь!“ Мортье начал приводить в движение пружины своей шеи и обратил свою улыбку к Пуанье: „Вы по-прежнему хотите… написать… предисловие?“ Пуанье побледнел: „Что означает ваш вопрос? Вы предпочитаете, чтобы это был академик?“ Мортье ответил своим размеренным голосом: „Нет, но… Тцара. Или… Арагон. Или его друг… Бретон. На худой конец Кокто… Вы понимаете… мой замысел? Чтобы с первых страниц… стало ясно… направление… А вы как считаете?“ — спросил он меня, с трудом поворачивая голову, точно кабину подъемного крана. Но Пуанье стал горячо возражать: „Нет! Не лишайте меня этого права! Если хотите, можете мне не платить, но дайте высказать то, что у меня на сердце! (Мортье дружелюбно посмотрел на него.) — Обещаю вам, это будет громовая статья“, — с жаром продолжал Пуанье. Мортье прервал его, подняв три пальца вверх: „Ладно… ладно… Согласен, раз вам так хочется… И я вам даже заплачу… Конечно, немного… И вам тоже… — добавил он, обращаясь ко мне, — заплачу очень мало… По крайней мере поначалу… Мы для пробы отпечатаем тысячу экземпляров… Остальное зависит от того, как примет пресса. Может быть, нас ждет провал, а может, наоборот, успех… Людям нравится, когда их публично бьют кнутом, французской буржуазии свойствен мазохизм… Она ведь не глупа и знает свои беззакония, пороки и даже предчувствует свою судьбу… Но все-таки читатели могут шарахнуться от ваших поэм… Ведь вы норовите плеснуть купоросом прямо им в лицо… и никому не даете увернуться от брызг“.

Я слушал, соглашался, отвечал как во сне. Эта зыбкая комната, пыльный пол, сам Мортье с его остроконечными ушами, лысиной, замедленными движениями и тяжеловесной речью — все казалось каким-то нереальным, как в старых фильмах немецких экспрессионистов. Помните Носферату? Мабузе? Калигари? [57] Персонажи кинофильмов «Носферату — симфония ужаса» Ф. Мурнау, «Доктор Мабузе — игрок» Ф. Ланга, «Кабинет доктора Калигари» П. Вине. Когда наконец вернулась секретарша с договором и протянула мне перо, чтобы я подписал, мне показалось, что я вдруг очнулся и она протягивает мне чашу с цикутой. Думаю, они не заметили, как я вздрогнул. Это был последний приступ дрожи, я опять смирил его криком „Руби!“. И подписал.

Но чувство у меня было почти такое, как если бы я приставил себе к виску дуло пистолета и спустил курок».

Он поднес к виску трубку, словно показывая, как совершилось самоубийство. И хотя он говорил с иронией, в голосе его проскальзывало неподдельное волнение. В эту минуту он, безусловно, вновь мучительно пережил огромное насилие над собой, которое совершил в ту пору, когда произвел («Руби!») эту окончательную ампутацию. Как противилось этому все его существо и как могуч должен был быть в нем дух непокорства, чтобы одержать победу в борьбе, ареной которой стали его воля и совесть! Победа осталась за бунтарством. Я почувствовала невольное уважение.

И вдруг довольно неожиданно для меня его лицо озарилось простодушной радостью и он потянулся всем телом, как бывает после сна. Может, он вспомнил, какая гора упала у него с плеч и какая разрядка наступила после того, как он принял трудное решение, а может, он просто почувствовал теперь облегчение оттого, что преодолел нелегкий момент в своей исповеди.