Александра Маринина - Ад

— Ну, ты, Евгеньич, забурел, — смеялась над ним сестра жены, когда он однажды потребовал, чтобы Люба подала ему ужин не на обычной, как всегда, посуде, а на дорогом английском фарфоре, который он самолично купил и привез из Лондона. — Ты в своей ванной еще унитаз сапфирами не отделал? А то смотри, пора уже.

В другой раз, когда он при Тамаре завел разговор о домработнице, она заявила:

— Родька, чем тебе не нравится кофе, который подает твоя жена? Не можешь ответить? А я знаю. Тебе просто по кайфу, чтобы кофе подавала прислуга. И вообще чтобы в доме была прислуга. Тогда ты сможешь чувствовать себя настоящим барином, сидеть, развалившись, перед телевизором и гонять несчастную домработницу туда-сюда: подай-принеси-убери. Любашу гонять почем зря ты стесняешься, а самому задницу приподнять тебе влом. Нет, Родька, ты совсем забурел и превратился в такого азиатского бая.

У Родислава тогда моментально испортилось настроение, потому что Тамара была абсолютно права. Ему хотелось, чтобы в доме была прислуга, и хотелось не столько ради Любы, сколько ради себя самого, ради ублаготворения собственных амбиций. Люба была слишком близким человеком и слишком давно знала его слабости, чтобы можно было с ней вести себя как хозяин и непререкаемый авторитет.

А быть хозяином и повелителем очень хотелось. На работе ему это удавалось, но Родислав хотел играть эту роль и дома. Многие годы его сдерживало чувство вины перед Любой и благодарность к ней за все то, что она делала для Лизы и детей, а также для его карьеры. Теперь Лизы больше нет, Даша ушла в общину, и все попытки ее найти успехом не увенчались, а Денис, сам о том не подозревая, стал слабым местом Любы. Сперва Родислав нервничал и продолжал чувствовать себя виноватым за то, что его внебрачный сын живет с ними и Любе приходится за ним ухаживать, но как только он понял, что Люба дорожит мальчиком, что он ей не в тягость, что, наоборот, она не хочет с ним расставаться, последние жалкие остатки вины растаяли. Собственно, с этого самого момента он и начал превращаться в барина, в типичного «нового русского», который стремится иметь все самое лучшее и дорогое, все то, что можно выставлять на всеобщее обозрение и ловить одобрительные и завистливые взгляды. Ему хотелось иметь хорошо выглядящую и дорого одетую жену, дорогой автомобиль, дорогую одежду и, разумеется, дорогой дом. Если в те далекие времена, когда он работал в Штабе МВД, Родислав радовался тому, что ему во время проверок предлагают все самое лучшее — номера в гостиницах, еду в ресторанах, отдых в охотничьих домиках или в закрытых пансионатах, то теперь он хотел все это, самое лучшее, иметь за собственные деньги, которые он сам заработал.

Люба терпела его новые замашки, а вот Тамара ничего терпеть не собиралась, и Родислав стал избегать ее. Надо было что-то придумать, чтобы завтрашние посиделки обошлись без него.

— Я, наверное, приду поздно, я сейчас вспомнил, что собирался съездить…

Он объяснял, какие запланировал дела на завтрашний вечер, а сам исподтишка наблюдал за Любой: верит или нет? По ее лицу ничего не было понятно, она слушала, как обычно, внимательно, не сводя с мужа глаз, кивала и ничего не отвечала. Впрочем, какая ему разница, верит ли ему жена? Главное — он завтра не будет сидеть с Тамарой за одним столом, он так решил, он так хочет. А остальное не имеет значения.

— Ну что ж, чего-то подобного я и ожидал, — грустно пробормотал Камень. — Все логично. Если чувство вины преследует человека слишком долго, то потом оборачивается своей противоположностью.

— Почему? — спросил Ворон.

— Да потому, дорогой мой, что чувство вины давит на человека, как гнет, а как только гнет убирают, так моментально начинает вылезать всякая пакость, которая копилась и вызревала многие годы, а выхода не имела. Вот теперь она и вырвалась на волю. Жаль, жаль, ведь такой славный был парень в детстве и юности, а во что превратился!

— И Любочку мою тоже жалко, — встрял Ворон. — Ведь ей, бедняжечке, все это безобразие приходится терпеть.

Камень собрался было разразиться длинной тирадой на тему о том, что никто не велит Любе терпеть, что это ее собственный выбор и она в любой момент может этот выбор изменить и принять какое-нибудь другое решение, но вдруг вспомнил про себя, Ворона и Змея. Отношения сложились так давно, что изменить их будет трудно. Ведь как ему, Камню, неудобна вся эта тягомотина с тайными свиданиями, сложным графиком общения и постоянным напряжением: как бы не проговориться Ворону, не ляпнуть что-нибудь эдакое, из чего тот сразу поймет, что без Змея не обошлось! Как бы хотелось, чтобы было по-другому, как раньше, когда они дружили втроем и ничего друг от друга не скрывали, и не врали друг другу, и не прятались по углам. Но разве можно изменить то, что складывалось долгие столетия? Это ж целую революцию надо объявлять, а революций без крови не бывает. Нет, к таким резким телодвижениям Камень готов не был. И потому не чувствовал себя вправе в чем-то упрекать Любу Романову. Она сорок лет вдалбливала своему мужу в голову, что он самый лучший, что он имеет право на ошибку, что он все делает правильно и вообще ни в чем не виноват, и не мудрено, что Родислав в это уверовал. Он уверовал и в то, что он лучше всех, и в то, что имеет право на все, и в то, что жена всегда на его стороне и все стерпит, да еще и спасибо скажет.