Евгений Шкловский - Фата-моргана

Несколько раз я заставал ее, сидящей в одиночестве перед экраном во время его выступления, а однажды она, едва расслышав мои шаги, тут же телевизор выключила.

Словно черная кошка пробежала.

Даже если я слушаю молча и потом тоже ничего не говорю, все равно она напрягается. Что-то изменилось в наших отношениях. И все из-за того, что я несколько раз критически высказался в адрес П. Словно мы вдруг сразу утратили то счастливое чувство духовной (и прочей) близости, которое соединяло нас. И все мои попытки восстановить утраченное разбиваются о ее непримиримость. Ее сухость и затаенность растут с каждым днем, даже взгляд стал каким-то уклончивым и недружественным.

Хорошо, пусть я не прав, и П. нисколечко не изменился, а даже стал еще лучше, еще совершенней, и голос его, и весь образ просветляют и умиротворяют. Но если это так, то почему мы с Марией не можем удержать эту умиротворенность, и где эта светлая энергетика, которая прежде действовала на нас? Кто виноват в этом?

Даже если я допустил ошибку, то разве голос П., его образ не должны были бы примирить нас? Получается, я все-таки прав: в нем что-то не то, а несогласие Марии – лишь дань слепому упрямству, готовому отступиться от истины в угоду самолюбию или еще чему-то. Это горько, это обидно, а любая попытка переубедить только еще больше усугубляет разлад.

С некоторых пор чем больше я слушаю П. и смотрю на него (а я делаю это все реже и реже), тем яснее мне моя правота. И тем больнее мне слепота Марии. Но я готов все забыть и вообще не касаться этой темы, если бы она сменила гнев на милость.

Трещина, однако, только растет: Мария молча избегает меня, будто я чужой, а если все-таки удается поговорить, то тут же спор и взаимное раздражение. Я не знаю, с какой стороны подойти к ней, чтобы встретить прежнее понимание и симпатию. И самочувствие такое, словно в чем-то провинился. В конце концов, разве человек не имеет право на собственное мнение?

Я ненавижу П.!

Ненавижу его голос, ненавижу белокожее лицо и золотистые волосы, ненавижу слащавость (да, и слащавость!) и женственность, ненавижу в нем все. Когда я слышу его замечательный голос (ввысь, ввысь!), у меня появляется нечто похожее на астму. Я задыхаюсь…

То, что он сулил нам, – сплошной обман. Он поманил, пообещал, а на самом деле оказался таким же пошляком, как и многие другие. Мы отдали ему свои души и надежды, мы поверили в него – и что?

Мария считает, что он здесь ни при чем. Все дело в нас.

Верней, во мне (я все испортил).

Может, и так. Но я все равно ненавижу его. Ненавижу и Марию – за то, что она не захотела или не смогла мне помочь предотвратить эту ненависть.

Но больше всего я ненавижу себя. Жить же с этой ненавистью не могу и не хочу.

А голос, Боже, какой голос!..

Они – пара.

Он – коренастый, чуть развязный, вальяжный, в каждом движении и фразе – насмешка. Она – высокая, быстрая, острая.

Не первая свадьба в конторе, но все равно – Радий и Ниночка. Сервиз им подарили немецкий, дорогущий. Когда отмечали в конторе (праздник!), кричали «Горько!» и все вроде по-настоящему. Совет да любовь. Приятное такое чувство – еще больше доверия и домашности, все вместе, хорошо. Как бы одна большая семья, в лоне которой есть еще и маленькая, без всякого «как бы».

Собственно, он и появился благодаря ей. Она – благодаря еще кому-то (известно кому, но это в прошлом, не стоит ворошить), а потом – уже он. Ничего необычного: кто-то за кого-то просит, кого-то рекомендует… Так даже лучше: крепче узы, лучше атмосфера, все по-семейному, поскольку всем друг о друге (и не только) известно.

Только известно ли?

Вдруг обнаруживается, что в бухгалтерский компьютер кто-то пытался влезть. Влезть-то влез, даже один уровень прошел (пароль), но потом увяз и то ли испугался, то ли что, но вышел неправильно, и компьютер это зафиксировал. Хотя могло быть и так, что бухгалтер просто неправильно его выключила или еще какой сбой, бывает. Поэтому во внимание приняли, но раздувать не стали, может, и не было никакой диверсии. Доверять людям всегда приятней.

Если бы этим все и кончилось, то, может, и не стали бы волноваться. Однако недели через две позвонили от провайдера и сообщили, что некто, назвавшийся Вадимом, сотрудником их фирмы, просил сообщить код для доступа к базе данных их почтового сервера. Переписка с провайдером была с обратным адресом их фирмы, но никакого Вадима у них не было.

Значит, кто-то назвался чужим именем и отправил письмо с их адреса. Это уже было куда тревожнее. Хорошо, провайдер проявил бдительность и ответил неизвестному, что может это сделать только с письменного согласия руководителя фирмы и копию всей переписки переслал Трунову.