Евгений Шкловский - Фата-моргана

Ах, если бы вы слышали этот голос! Если бы вы его слышали (и при этом видели его ), то и вопросов бы не было. Вы бы сразу все постигли и причастились. Ах, что за голос, что за голос!

И вообще…

Его голос (тенор) – не просто человеческий. В нем еще есть нечто, что заставляет думать о запредельном, таинственном и чудесном, соединяющем с высшими сферами. Собственно, в нем они и звучат, эти сферы, музыка сфер… Вот откуда, между прочим, миф о Сиренах – привязанный к мачте корабля Одиссей мудро предусмотрел свою невменяемость.

Сам обладатель такого голоса как бы даже и не человек. Верней, человек и нечеловек (а кто?), есть в нем нечто ангелическое или демоническое (у кого как), притягивающее как магнит, неотразимое и необоримое.

Наркотическое.

И он, этот голос, знает об этом. Еще бы не знать, если тысячи (а то и миллионы) глаз на него устремлены с томлением и упованием, столько же ушей (если не больше) к нему обращены, тысячи страждущих душ – выше, еще выше, еще!..

Своды зала гудят и расступаются, а там – там сияющее голубое небо, там, о Господи, райские кущи, там…

Впрочем, для этого уже нет слов – только голос и музыка. И не надо слов, не надо!

Между тем как без слов? Как иначе поделиться этой светоносной и духоподъемной радостью?

Мария говорит:

– Он такой чистый, неиспорченный, он так естественно держится, сразу видна неискушенность. Мальчик и мальчик (в тридцать пять лет!), как бы и не артист вовсе. То есть артист, но не опытный (в смысле цинизма). Не забалованный еще славой. Наивный. Как будто только-только из провинции.

Это про кущи.

То есть про кущи как расскажешь? А никак.

Зато про певца (назовем его П.) можно.

– У него даже глаза прозрачные, как весеннее небо, голубые и прозрачные.

То есть соответствующие.

– Нет, правда, ты этого, как его, ну Н. вспомни, он же явно другой природы, на него смотреть не хочется, кривляется, как чертик. Паяц. И в голосе какие-то модуляции, от которых не по себе, но не в хорошем, возвышенном смысле, как у П., а наоборот. Что-то инфернальное. И взгляд такой пронизывающий, аж мурашки по коже. Страшно!

Великий и ужасный П.

И голос.

Между тем певец наш (он наш, потому что мы его любим), – сама гармония. Ах, какой голос, какой голос! А еще в нем, помимо голоса, тоже притягивающее – обаяние. А еще – простодушие. Причем не наигранное, но абсолютно естественное, органичное. Такое не сымитируешь.

И это, между прочим, на гребне славы. Он и в Италии, и в Америке, и на родине… Везде рукоплескания, переходящие в овации, цветы, интервью, поклонение… Поклонницы опять же. Другой бы давно зазнался, зарвался, заигрался, а он – ничуть. Такой же милый (м-и-и-лы-й!), такой же простодушный, такой же свой… То есть наш .

Его голос – наша с Марией судьба. Мы и познакомились на его концерте. И сошлись, собственно, на почве его голоса. Даже разница лет не преграда, да и что такое двадцать семь лет, если есть понимание и любовь? Если есть нечто общее, соединяющее, возвышающее, цементирующее. И все благодаря ему, верней, его голосу (и всему прочему).

Голос – идея. С ней человеку легче плыть в этом беспокойном море жизни. Идея – не какой-нибудь захудалый утлый челн, а мощный надежный крейсер, уверенно разрезающий волны, оставляя за собой сверкающий пенный след. И голос (его голос) оставляет в наших душах восхитительное сверкание…

С одной стороны, вроде земной такой, про папу с мамой рассказывает, дедушку и бабушку, питерских интеллигентов, как они его строго и правильно воспитывали, в духе традиций, и невесту ему нашли они (послушный), теперь жена, любимая и единственная, про жену редко кто так хорошо, без камня за пазухой или тайной язвительности. И не только не стесняется такой правильности, а еще и подчеркивает.

И что сначала врачом хотел быть (даже лягушек, подобно Базарову резал), потом художником (даже проучился год в Строгановке), но талант свое взял – не обошлось без консерватории.

И вдруг – голосом вверх (ах!), еще выше (ах-ах!!!) – все в шоке, а он довольно улыбается.

Озорник.

Мальчишество в нем играет. Но приятное такое, милое, непосредственное…

Мяса почти не ест (рассказывает), не из принципа, однако, не как вегетарианец – просто ему кажется, что с мясом в организм входит нечто темное. Зато обожает молоко и творог (белое). И макароны.

Вероятно, потому и не стал врачом (были поползновения), что слишком впечатлительный (артист). То есть не столько крови боится (хотя и это тоже), сколько вообще.