Евгений Шкловский - Фата-моргана

Тело приручает одежду – это понятно, обживает ее, как дом, но причем тут все-таки – порода?

Как-то рассказала: случайно встретила бывшего однокурсника, был такой – талантливый, загадочный, красивый. С длинными волосами, стройный, фехтованием занимался. Одевался изысканно. Про него еще всякие слухи ходили. То ли йог, то ли поэт или в кино снимается. Еще с ним появлялись обалденные женщины, всякий раз новая. Атмосфера тайны. Ореол.

Оказывается, Леда тоже им была увлечена, но без особых претензий. То есть даже и не стремилась, потому что вокруг много порхало и в стайку не хотелось. Не любила быть среди прочих, но и бороться не хотела – не терпела состязаний. Ни экзаменов, ни состязаний. Предпочитала уступить. Пусть! Значит, не ее.

А тут неожиданно встретились – где бы ты думал? На рынке. Помидоры вместе покупали. И не изменился почти, то есть, конечно, изменился, но не настолько, чтобы не узнать. Волосы с сединой, тоже красиво.

И что?

А то, что у него хохлацкий местечковый акцент. Он ведь откуда-то с Украины, она вспомнила, чуть ли не из Одессы. Это ужасно, когда такой акцент. И от всей романтичности пшик – заведует художественным отделом в какой-то газетенке. (В голосе разочарование.) Пошлость.

Помидоры!

Ну и помидоры, а чего бы она хотела? Да ничего не хотела, просто обидно, когда все так скучно оборачивается! Все от него ждали чего-то необычного, прекрасного, выдающегося, а он так быстро сник. Посерел… Смотрела на него и поражалась: вроде тот же самый человек, все то же – глаза, волосы, все такое же изысканное, и в то же время – выпивка, баня, девочки… Кокетничать начал, про какие-то связи с посольствами, про красивую жизнь: квартира на Тверской, дача на Николиной горе… И этот жванецкий выговор – ужас! Лучше бы она его не встречала!

Потрясающая способность делать из мухи слона. Не обещал ей человек ничего, даже и близки не были – а какие требования! Сама создала себе миф – и теперь сокрушалась, что на деле все обстоит совершенно иначе. А главное, сам человек ни сном ни духом – как живет, так и живет.

Бедняга! Знал бы он…

Вдруг, после долгого перерыва, звонок и – без всякого вступления – новость: Леда в больнице… Голос сиплый, как из преисподней. Ну да, неплохо бы повидаться.

Такие известия почти всегда застают врасплох. Вдруг показалось, что она одна, всеми покинутая, в какой-то заштатной больнице, пахнущей лекарствами и скорбью. Все недоразумения, какие между нами были, сразу рассеялись, – я поехал.

Больница оказалась не такой уж заштатной, а, прямо скажем, даже очень неплохой, от какого-то ведомства (понятно, что по знакомству и за немалые деньги), палата на одного, с маленьким холодильником и телевизором, аккуратные светлые коридоры, украшенные всякой декоративной растительностью на подоконниках, даже запах не больничный. Вполне бы сошло за какой-нибудь санаторий, если бы не каталки и таблички на дверях врачебных кабинетов: зав. отделения такой-то, старшая медсестра, рентгеноскопия и пр.

Леда в спортивном костюме, удобно устроившись на кровати, с книжкой.

«Что, примчался?»

Странное такое, неожиданное начало. Могла бы обрадоваться, что пришел, а она…

«Ага, паленым запахло! Заинтриговывает ведь, согласись. Сочувствие сочувствием, но и – покрутиться возле, походить около, заглянуть за предел: как там? И как с этим справляются?»

«С чем с этим?»

«Ну что совсем немного осталось, что уже одной ногой там… Нет что ли?»

Что на это ответить? Оскорбиться, возразить: даже и в мыслях не было? (В мыслях не было, а под ними?) Повернуться и уйти? Но ведь она даже без особого умысла, разве с некоторой насмешкой: мол, все такие… Как ни возражай, а все равно останется при своем. Хочется ей так думать – и будет. Хотя тоже ведь не просто так, вероятней всего – от желания разбередить себя, от обиды – на жизнь, что так с ней неожиданно несправедливо.

Потом повеселела. Пойдем, пойдем… Цветы положила на тумбочку, даже не поставив их в воду (потом, потом). Вина принес? Помня ее пожелание (если соберусь), я прихватил бутылку сухого красного – она любила (полезно).

Сидели с ней во дворе больницы, в беседке, выпивали из белых пластмассовых стаканчиков, и я все ждал с тревогой, что разговор в конце концов коснется ее болезни, но она без умолку болтала про все что угодно, только не про это – про бывший монастырь, в котором теперь больница, про какого-то старца, который здесь жил и творил чудеса, про то, как сложно сюда попасть – хорошо, что у отца старый знакомый – известный врач (отец звонил по телефону из Штатов), в общем проявляла ту самую легкость, которой я совершенно не предполагал (особенно из-за голоса по телефону).