Василий Голованов - К развалинам Чевенгура

Потом мы спустились из «Тибета» и перекусили за глыбой песчаника, не подозревая в своем укрытии, что небесная обстановка в своем ухудшении миновала критическую точку. Когда же мы вышли на берег Баскунчака, гроза, которая давно уже затушевывала от наших взоров дальний берег озера, была подхвачена порывом ветра и понеслась навстречу другой, давно набиравшей силу за терриконом гипсового карьера братьев Кнау, где они наконец сошлись в ужасном громоизвержении. Первые капли дождя упали на дорогу, как капли красного китайского лака, а потом то, что было дорогой, просто постепенно превратилось в кетчуп, поглощая в степи автомобили, мотоциклы, велосипедистов и автобусы…

Над Богдо бушевал шторм и ветвились молнии, и мы, как тибетские флажки, были бы просто смыты со склонов горы, окажись мы там часом позднее…

Вечером, когда непогода улеглась и град растаял, мы сели покурить на лавочке возле гостиницы, ты сняла мокрые туфли, и я стал растирать тебе озябшие ноги, понимая… В этот момент особенно остро понимая, конечно, что некоторые притязания и воображения, которые мы еще так недавно вместе лелеяли, они – ну, совсем не оправдались. Больше того – они оказались неважными. Важней оказалось верить. Верить в Тайну, быть может. В то, что есть священные горы, на которые следует восходить, чтобы об этом рассказывать детям. Ведь дети до тех пор укрыты от зла, пока мы верим в тайну и в волшебство. И для них большое несчастье, когда они в один прекрасный день замечают, что их родители – ну, не верят. Ни во что. Ни во что из того, что написано в сказках. Как будто сказки пишутся только для детей дошкольного возраста.

Во влажном воздухе ночи остро пахло цветущим тамариксом.

– Смотри, – воскликнула ты, – жабка!

Действительно, по асфальту к нам подбиралось какое-то существо.

– Это вечерняя лягушка, – вспомнил я, – описана Палласом…

– Как все странно… Как хорошо… Что ты чувствуешь?

– Люблю тебя…

Нет, не без пользы и в нужный час мы взошли на вершину Богдо. Сейчас мы ляжем спать, и сон наш будет крепок. Мы будем видеть сны. Чудесные сны. Уж сны-то мы заслужили? Но нам не следует задерживаться здесь. Время коротко, и могучий ток Волги увлекает нас дальше и дальше от обыденности, туда, где с берегов еще глядятся в воду городки, каждый по-своему умудряющийся устроить жизнь здесь, на границе бескрайних ногайских степей, в соответствии с принципами европейского, так сказать, благоустройства – Вольск, Сызрань, Черный Яр, потом Астрахань, умело прячущая свой татарский испод за двумя-тремя рядами планомерно выстроенных улиц и кремлевской звонницей. А потом сразу – р-раз! – пестрыми рукавами разметывается река, и ничего уже знакомого нет, лишь глушь и шорох камыша, да птичья симфония, да свирепый треск огня в тростниковых крепях, и столь же свирепый, неостановимый бег невидимого зверя прочь от пала; удары хвостом исполинских рыб, широко падающий с неба белохвостый орлан, или рыбный филин, синие огоньки-зимородки, забавляющиеся с мелкой рыбешкой, розовый лотос – цветок Будды – как символ чего-то бесконечно далекого – и лебяжья страна на мелководье у самого края моря, дальше которой лишь марево отблесков, играющих на мутных волнах…

Нам еще надо вволю надышаться этим светом и этим простором, прежде чем мы вернемся из нашего волшебного путешествия обратно, к нашим несмышленышам, к нашим детям, и там начнем расточать пыльцу волшебства и любви, которую мы насбирали. До времени, как драгоценность, храня в молчании те признания, которые сами собой родились на горе и которых мы сделали друг другу с избытком в свое время, когда по-юношески беспечно перли по жизни, без стопов и поворотов…

Книга Милорада Павича «Хазарский словарь» по мере перевода ее на разные языки неожиданно сделала массовым интерес к «открытой» им волшебной стране – Хазарии, прежде занимавшей умы лишь очень небольшого числа специалистов. Владения Хазарского каганата – одного из могущественных государств раннего Средневековья наряду с Византией и Ираном – простирались от дельты Волги до Крыма и Днепра, но, однако, о хазарах мы знаем из византийских, армянских, арабских летописей, но почти ничего от них самих. Мастерски выстроенный роман-лексикон действительно производит впечатление грандиозной литературной реконструкции некоего «словаря словарей», где якобы сведены воедино все известные христианские, мусульманские и еврейские сведения о таинственной стране хазар, воспоминания о которой нет-нет да и всплывают в исторической памяти – то в «Песни о вещем Олеге» Пушкина, то в постмодернистском романе Павича.