Маргарет Мадзантини: Сияние

Я смотрю, как меняется его несчастное лицо, он словно проваливается в прошлое. Должно быть, именно так он выглядел в тот день, когда они познакомились на складе магазина «Сорелле Адамоли».

За всю свою жизнь я не получил от него ни единого совета, он никогда мне не указывал. Я сам сделал так, что он не осмеливался лезть в мою жизнь. Дерматолог, этим для меня все было сказано. Мы никогда не были близки. Это казалось естественным, это было частью нашей сути, мы были разными, только и всего. За короткое утро твои чувства не станут другими. Мне сложно выдавить эти слова, но я заставляю себя произнести:

– Я люблю тебя, папа.

И даже если сейчас я этого не чувствую, я знаю, что такой момент наступит. Придет время, и мне будет его не хватать.

– Кем бы ты ни был, не важно.

Его маленькие глаза бегают по моему лицу.

– Мне больно, что ты страдаешь, Гвидо. А остальное не мое дело. – Он плачет. – Кто знает, сколько тебе пришлось вынести, а я ничего не замечал. Ты был таким милым, таким веселым мальчиком.

– Это я-то?

– Мы так хохотали, так радовались тебе! Ты вдохнул жизнь в семью ходячих мертвецов.

Он говорит о каком-то незнакомом мне мальчике. Кто знает, быть может, он и вправду когда-то существовал. Постаревшая рука на моем уже немолодом лице на несколько минут становится родной, отеческой рукой.

Наверное, я должен страдать, оплакивать то, чего не вернешь, проклинать несправедливость жизни. Но я ничего не чувствую. Я ни разу не дал отцу возможности быть отцом, и теперь мне уже не до того, чтобы оплакивать потерянную любовь: я слишком далек от любви.

Он оборачивается, чтобы вырвать сорную траву на соседней могиле, обменивается футбольной шуткой со смотрителем кладбища: «Мы же не можем играть с такими защитниками». Я ухожу, а он остается в Верано. Вокруг него – продавцы цветов, ведра, полные хризантем и гвоздик.

Мальчик вырастает, словно из ниоткуда, едва не попав под колеса. Тащит за собой полупустой ранец – очевидно, прогуливает школу. Повесил голову, волочит ноги, ни дать ни взять мертвец, бредущий вперед, не догадываясь, что мертв. Маленькая мышка, улизнувшая из одного из чумных домов, выстроившихся рядами враждебных коробок.

Дорога спускается к морю. Вдоль дороги рельсы. Захолустные автобусные остановки. Он из тех мальчиков, до которых никому нет дела, которые по утрам вылезают из бездушных норок, натягивают в холодных комнатушках джинсы, выходят на улицу. Никто не благословит, никто не скажет «пока».

Парнишка останавливается, чтобы почесать руку. Задирает рукав. Рядом – черный корпус промышленного здания, из него торчит необъятная алюминиевая труба. На стене окровавленной плотью алеет надпись – граффити саркастично гласит: «Продам мозги в хорошем состоянии». Тут же – закрытое здание дискотеки.

Мальчик совсем юн, лицо мягкое, кроткое. Он мог бы вырасти красивым, ему бы немного тепла. Наверное, хочет прикупить травки – я вижу, как он роется в карманах, считает мелочь.

На голове капюшон, оголенная поясница. Юное тело не боится ни жары, ни холода. Его согревает злоба, он уже ничего не чувствует. В порыве гнева парень на ходу срывает со стен предвыборные плакаты. Будто хочет отогнать призрачные тени, которые пожирают маленькое сердце.

Мальчик пинает мусорный бак, брошенный между домами и пляжной полосой.

Он не поднимает головы, бредет враскачку, словно его вот-вот поглотит волна. Оборачивается: злобный, исполненный боли взгляд. Точно все еще надеется здесь что-то найти. Кажется, он меня не замечает.

Есть ли на земле что-то более печальное, чем этот одинокий паренек, бредущий вдоль уродливой ограды заброшенного футбольного поля?

Он наверняка голоден, подростки вечно голодные. Хорошо бы купить ему булочку, присесть рядом и послушать его шелестящий голос. Что-то он мне напророчит? И сказать: «Сынок, ничего на свете не стоит твоего горя. Если бы боль наших душ отражалась на лице, ты превратился бы в безобразное чудовище, покрытое гнойными кровоточащими ранами».

Теперь он ускорил шаг, набрав какую-то бессмысленную скорость. Это не бег – скорее, так шагают осужденные на смерть. Ничто не защищает его от внешнего мира. Он переходит железную дорогу, не глядя по сторонам.

Я сворачиваю в тоннель, к морю. Пахнет солью, сточной канавой.

Дорожка тянется средь низких скал, меж сухих веток дрока. Поворачиваю, мотоцикл подскакивает на кочках. Скорей бы добраться до воды, окунуться в нее, не слезая с Ривера. Влажные рыхлые холмы песка, нанесенные ненастьем, вздымаются, точно крепостные валы. Колесо застревает в песке.