Анатолий Ярмолюк - Экспресс в Зурбаган

— А я — понимаю.

— Ну-ну…

— Хватятся, наверно, вас жена с дочерью?

— Не думаю.

— И меня моя мать тоже не хватится. Наверно, даже и не заметит, что я не ночевала дома. А вы говорите — я вас не понимаю. Что ж тут понимать? И вас никто не хватится, и меня никто не хватится… все просто и понятно.

— Вы, наверно, хотите спать? — спросил Андрей.

— Нет, — сказала Рита. — В вагоне хоть и тепло, а все равно — зябко…

— Это — он мокрой одежды, — сказал Андрей. — Снять бы ее да просушить… одежду-то. А то ведь так и простудиться недолго.

— Да где же ее тут просушишь? — удивилась Рита.

— А тут и просушишь. До утра — высохнет.

— Но как же… — недоуменно спросила Рита. — А во что же мне переодеться?

— Укутайтесь в мою куртку. Затем — заройтесь в сено. Оно — теплое.

— Но… — в нерешительности сказала Рита.

— В вагоне темно и я ничего не увижу, — усмехнулся Андрей. — Так что — не бойтесь.

Какое-то время Рита сидела неподвижно, затем зашуршала сеном. Она шуршала долго, затем шуршание прекратилось.

— Ну и как, получается? — спросил Андрей.

— Уже получилось, — сказала Рита, и вдруг рассмеялась. — Сено-то какое… щекотливое. Я ужас как боюсь щекотки.

— Но, по крайней мере, тепло? — спросил Андрей.

— Еще не знаю, — сказала Рита.

Они опять надолго замолчали, и опять первой заговорила Рита.

— Я хочу вас спросить… еще один вопрос, — сказала она. — Там, в том кафе… этот Красавчик назвал вас писателем. Вы что же, и вправду писатель?

— Да нет. Какой там писатель? Журналист.

— Ух, ты, — сказала Рита. — Первый раз в жизни разговариваю с настоящим журналистом! А журналист — интересная работа?

— Нет, — ответил Андрей. — Омерзительная.

— Тогда зачем же вы этим занимаетесь?

— Точно такой же вопрос я задаю себе и сам. Но… Знаете, когда тебе за сорок, то менять уже ничего не хочется. Ни работы, ни жены, ни места проживания, ни привычек, ни… Короче говоря, ничего.

— Почему?

— Почему? Наверно, потому, что уже бессмысленно. И чем ты старше, тем бессмысленнее.

— Я не понимаю…

— Это потому, барышня, что вам — всего шестнадцать. Вот когда вам будет сорок один…

— Мне иногда кажется, что мне совсем не шестнадцать, а целая тысяча лет. Как, например, сейчас. И еще мне сейчас кажется, что и вам не сорок один год, а также тысяча лет. И что мы — ровесники. И что кроме нас на всей земле больше никого нет. И что именно от нас зависит, будет ли кто-нибудь жить на земле, или мы с вами так и останемся — первыми и последними…

— А вот теперь, барышня, я не понимаю вас.

— Меня зовут Рита, и мне страшно жить на земле одной. И — холодно… Одиночество создано из холода и страха. Холод и страх — и больше ничего… Можно, я приду сейчас к тебе? И тогда мы будем вдвоем, и ты меня согреешь, и мне не будет страшно…

— Рита…

— Что?

— Мне — сорок один год. У меня дочь старше тебя на два года…

— Неправда. Зачем ты мне врешь? Нам с тобой — по тысяче лет. Мы — единственные люди на всей земле. Целую тысячу лет — все одни и одни… Сегодня ты спас меня от смерти. На меня напало жуткое чудовище… саблезубый тигр, а ты меня — спас. Зачем же ты меня спас, если мне — по-прежнему холодно и одиноко? И тебе тоже — холодно и одиноко… это — неправильно. Согрей меня, пожалуйста. А я — согрею тебя…

— А говоришь, что ты не проститутка… — брякнул Андрей, и тут же пожалел о сказанном.

Но Рита ничего не ответила. Она зашуршала сеном, и Андрей услышал, что она идет к нему. Она подошла, несколько мгновений постояла, опустилась на колени, затем легла рядом и свернулась калачиком. От ее тела веяло теплом и пахло дождем и летним лугом.

— Рита, — в третий раз сказал Андрей.

— Что? — спросила она.

— Зачем тебе это надо? — спросил Андрей. — Ты не понимаешь, что делаешь…

— Молчи, — сказала Рита. — Не говори ничего… не надо. Зачем говорить, когда можно понять друг дружку без слов? Давай будем разговаривать не словами, а молчанием. Я тебя молча спрошу, ты мне молча ответишь. Ты меня молча спросишь — я тебе молча отвечу… Молчание — лучше, чем слова. Не спрашивай, зачем мне это нужно. Просто — я так хочу. Я хочу… а все остальное — не имеет значения. Ничто не имеет значения, когда нас — лишь двое на всей земле…

…Потом она лежала у него на плече и плакала. Дождь закончился, и в вагончике было слышно, как на вокзале перекликаются ночные гудки. Только гудки да плач Риты — и никаких более звуков не было в мире.

— Почему ты плачешь? — спросил Андрей.