Адам Джонсон - Сын повелителя сирот

– На самом деле он забрал ее жизнь, – объяснил я ему, кладя еще один кусочек персика ему в рот.

– Мы рады за тебя, сын. Как говорит Великий Руководитель, Любовь заставляет мир вертеться. И поэтому не мешкай. Пойди и найди свою настоящую любовь. А о нас не беспокойся. С нами все будет в порядке. Мы сами можем о себе позаботиться, – дрожащим голосом произнесла мама.

Я положил кусочек персика ей в рот, и она от неожиданности закашлялась.

– Наверное, время от времени, – сказал я, – вы наблюдали за тем, как я пишу что-то в журнале. На самом деле это не журнал, это личная биография. Вы знаете, этим я зарабатываю на жизнь, пишу биографии людей. Мы храним их в одном месте, я назвал бы его секретной библиотекой. Человек, с которым я работаю, назовем его Сержем, утверждает, что моя проблема заключается в том, что биографии никто никогда не читает. А мой новый друг сказал мне, что те люди, которые пожелали бы прочесть его биографию, уже умерли.

Я снова достал кусочки персика из густого сиропа.

– Люди , – догадался отец, – то есть та женщина, которую твой друг любит.

– Ну, да, – ответил я.

– Женщина, которую твой друг убил, – уточнила мама.

– И ее детей, – добавил я. – Это трагическая сторона истории, не спорю.

А ведь это могло бы стать хорошим заголовком к его биографии – «Командир Га. Трагедия». Или как бишь его зовут…

Персики были наполовину съедены. Я вновь перемешал их в банке, выбирая новый кусочек.

– Оставь немного и себе, сынок, – сказал отец.

– Да, хватит уже, – поддакнула мама. – Я так давно не пробовала сладкого, что мой желудок не вынесет этого.

– Это особенная банка персиков, – возразил я, покачав головой. – Я берег ее для себя, но если выбирать легкие пути, не решить всех проблем в жизни.

Губы у матери задрожали. Она прикрыла их рукой.

– Но вернемся к моей проблеме, – продолжал я. – К моей биографии и трудностям ее написания. Комплекс составителя биографий, которым я страдал, – теперь мне это совершенно ясно – возник у меня оттого, что никто, чувствовал я в глубине души, не захочет выслушать мою историю. Наконец, моего друга осенило: его татуировка не принадлежала обществу, – она была сугубо личной. И хотя люди могли видеть ее, на самом деле она была сделана только для него одного. И, когда он потерял ее, у него действительно больше ничего не осталось.

– Как же человек может потерять татуировку? – удивился отец.

– К несчастью, это проще, чем вы думаете, – ответил я родителям. – Однако же это открыло мне, что я составлял биографии не для потомков и не для Великого Руководителя и не для лучших наших граждан. Нет, люди, которым нужно услышать мою историю, это люди, которых я люблю, это люди, сидящие прямо передо мной, которые стали думать обо мне, как о чужом, и боялись меня, уже не зная, каким я был на самом деле.

– Но твой друг убил людей, которых любил, ведь так?

– К несчастью, это так, – согласился я. – И за это нет ему прощения, впрочем, он никогда о нем и не просил. Но разрешите мне поведать свою собственную биографию. Я родился в Пхеньяне, – начал я, – родители мои были рабочими на фабрике. Они были уже немолодыми, но оказались хорошими родителями. Пережив все чистки среди рабочих, им удалось избежать кляуз и перевоспитания.

– Но мы все это уже знаем, – возразил отец.

– Тс-с-с! – произнес я. – Вы же не можете разговаривать с книгой. Вы не можете переписать биографию, читая ее. Но вернемся к моей истории.

Они доедали персики, а я рассказывал им о своем вполне нормальном детстве, о том, как в школе играл на аккордеоне и флейте, пел в хоре высоким альтом в спектаклях под названием «Наши нормативы возвышают нас». Я выучил все речи Ким Ир Сена и получал самые высокие оценки по теории Чучхе. А потом я коснулся того, чего родители мои не знали.

– Однажды к нам в школу пришел человек из Партии, – сказал я. – Он устроил мальчишкам проверку на преданность в мастерской, куда нас заводили по-одному. Проверка длилась каких-то пару минут, но она была довольно-таки сложной. Полагаю, в этом и заключалась вся соль той проверки. Я рад сообщить, что прошел ту проверку, и все мы ее прошли, но никто из нас никогда о ней не рассказывал.

Я почувствовал невероятное облегчение оттого, что, наконец, могу об этом рассказать, ведь такое ни за что нельзя доверять бумаге. Неожиданно я осознал, что хочу рассказать им все, почувствовав, что мы стали ближе друг другу, чем когда-либо. Я поведал им об унижениях, пережитых мною на военной службе, о связи с одной женщиной, о жестокой дедовщине, через которую мне пришлось пройти в качестве стажера отдела «Пуб Ёк».