Адам Джонсон - Сын повелителя сирот

История о псе теперь стала казаться ему более печальной и меланхоличной. Он пытался сдерживать собственное дыхание, убеждая себя в том, что на Земле нет больше ничего, кроме того, что освещается пламенем свечи. Свет озарял только мальчика, девочку и его самого. Больше не было ничего – ни горы Тэсон, ни Пхеньяна, ни Великого Руководителя. Он пытался разогнать боль в груди по всему телу, как однажды показывал ему Кимсан, один из его наставников, – почувствовать жжение не в одном месте, а всем своим существом, представить, как поток крови распространяется по телу, разгоняя боль в сердце по всему организму.

Га закрыл глаза и представил себе Сан Мун, ту, которая всегда жила у него внутри – она незримо существовала рядом, с распростертыми объятиями, всегда готовая его спасти. Она его не бросала, она никуда не уезжала. Острая боль в груди стихла, и Командир Га понял, что Сан Мун, живущая у него внутри, как раз и есть тот резерв, который поможет ему пережить утрату этой Сан Мун, сейчас сидевшей напротив него. Он снова с удовольствием прислушался к песне, хотя она и становилась все грустнее. Свет, исходивший от подруги щенка Луны, указал путь какой-то ракете, летевшей неизвестно куда. Детская песенка превратилась в ее собственную песню, и когда в этой музыке зазвучали резкие одинокие ноты, он понял, что эта песня посвящалась ему. Наконец, Сан Мун перестала играть и медленно наклонилась вперед, прикоснувшись лбом к инструменту, на котором ей больше не суждено сыграть.

– Идемте, дети, – позвал Га. – Пора спать.

Он отвел их в спальню и закрыл за ними дверь.

Затем он склонился к Сан Мун и подал ей руку, чтобы отвести ее на балкон подышать свежим воздухом.

Несмотря на поздний час, внизу продолжали сиять городские огни.

Она стояла к нему спиной, опершись на перила балкона. Было тихо, через стену до них доносились голоса детей, которые изображали шум ракеты и инструктировали пса, готовившегося к старту.

– Ты в порядке? – спросил он ее.

– Мне просто нужно покурить, вот и все, – ответила она.

– Тебе не обязательно лететь, ты можешь отказаться, и никто ни о чем не узнает.

– Просто дай мне прикурить, – попросила она.

Он прикрыл сигарету ладонью, поднося к ней огонь, и сделал затяжку.

– Тебя терзают сомнения, – вздохнул он. – Это естественно. Солдаты испытывают то же самое перед каждым своим заданием. Твоего мужа тоже, наверное, постоянно мучили сомнения.

Она посмотрела на него.

– Мой муж никогда ни в чем не сомневался.

Она смотрела, как он протягивал ей сигарету, держа ее двумя пальцами, а затем снова отвернулась, глядя на сверкающие огни города.

– Теперь ты куришь так же, как янбан, – произнесла она. – Мне нравилось, как ты курил раньше, когда еще был никем.

Он наклонился и убрал волосы с ее лица, чтобы рассмотреть его.

– Я всегда буду никем, – ответил он ей.

Она тряхнула головой, и волосы вновь упали ей на лицо, затем протянула руку за сигаретой.

Он взял Сан Мун за руку и развернул ее к себе.

– Ты не можешь ко мне прикасаться, – воспротивилась она. – Ты знаешь правила.

Она попыталась вырваться, но он ее не отпустил.

– Правила? – переспросил он. – Завтра мы нарушим все правила.

– Ну, завтрашний день еще не наступил.

– Скоро наступит, – сказал он. – Отсюда до Техаса шестнадцать часов лета. Завтрашний день уже витает в воздухе. Он обещает нам целый мир.

Она взяла сигарету.

– Я знаю, чего ты хочешь, – вздохнула она. – Я знаю, для чего ты завел этот разговор про завтра. Но у нас будет масса времени, целая вечность. Не забывай о том, чтó нам предстоит сделать. Нужно еще столько всего успеть до того, как взлетит наш самолет.

Он не отпускал ее руку.

– А если что-то пойдет не так? Ты об этом подумала? Что если у нас в запасе есть только сегодняшний день?

– Сегодня, завтра, – ответила она. – Один день – это ничто. День – это просто спичка, которую ты зажигаешь после того, как сожжешь десять тысяч таких же спичек.

Он отпустил ее, и она снова повернулась к перилам, продолжая курить. Квартал за кварталом Пхеньян погружался во тьму. Когда совсем стемнело, внизу замелькали фары автомобиля, который ехал в их сторону по крутой горной дороге.

– Ты меня хочешь? – наконец спросила она. – Но ведь ты совсем не знаешь меня.

Он тоже закурил. В окутанном тьмой городе светились огни Стадиона «Первого мая» и Центральной киностудии, которая располагалась на севере по дороге в аэропорт.