Аньес Мартен-Люган - Влюбленные в книги не спят в одиночестве

– Я выйду на пять минут, хочу покурить на улице.

– Как папа, – ответил он и перестал обращать на меня внимание.

Я сбежала по лестнице, схватила сигареты и вышла на террасу. Закурила и позвонила Оливье.

– Рада слышать тебя, – сказала я, как только он снял трубку.

– Я тоже. Все в порядке? Что у тебя с голосом?

– Нет, нет, честное слово, все хорошо.

Не стоит беспокоить его, сообщая, чем я занимаюсь.

– Расскажи мне о себе, о “Счастливых людях”, Париже, Феликсе.

Он с увлечением исполнил мою просьбу. Понемногу он возвращал меня домой, к моей жизни. Я смогла сбежать от своих демонов, благодаря подаренному им глотку кислорода. Я скучала по “Счастливым”, по эмоциональному равновесию, которое они мне давали. Доброта Оливье, его умиротворяющая простота… Но передышка оказалась короткой – в гостиную прибежал Деклан: явно испуганный, он искал меня.

– Я позвоню тебе завтра.

– С нетерпением жду тебя, Диана.

– Я тоже. Крепко целую.

Я вернулась в дом. Деклан встретил меня улыбкой и вздохом облегчения.

– Можно мне посмотреть телевизор?

– Почему бы и нет?

– А когда папа придет?

– Не знаю. Позвоним ему?

– Нет!

– Если хочешь, давай позвоним, не бойся. Папа поймет…

– Нет, я хочу телик.

Он вполне профессионально включил свои мультики. Судя по времени, пора было готовить ему ужин. Я возилась на кухне под взрывы его смеха, а у моих ног в ожидании, вдруг что-то перепадет, лежал Постман Пэт. Заметив, что улыбаюсь, я объяснила себе, что улыбка появляется непроизвольно, сама собой.

Сорок пять минут спустя мы поужинали – я присоединилась к Деклану, – посуда была помыта, время приближалось к девяти, а Эдвард по-прежнему не подавал признаков жизни. Деклан сидел на диване и смотрел мультфильмы.

– Пора спать, – сообщила я.

Он съежился:

– Ой…

Деклан выбрался из подушек, покорно выключил телевизор. Радость жизни исчезла с его лица, он весь сгорбился и сжался.

– Я провожу тебя в спальню.

Он кивнул. Наверху без напоминания отправился чистить зубы. Я зажгла ночник на прикроватном столике, поправила одеяло. Вернувшись из ванной, Деклан нагнулся, заглянул под матрас и вытащил оттуда большой шарф. Не трудно догадаться, кому он раньше принадлежал. Потом Деклан лег.

– Оставить свет?

– Да, – ответил он совсем тоненьким голоском.

– Спи спокойно.

Не успела я сделать и двух шагов, как услышала первые всхлипы:

– Посиди со мной.

Именно это пугало меня больше всего. Сначала я стала на колени поближе к подушке, он, прижимая к груди материнский шарф, высунул из-под одеяла искаженное горем, тоской и болью личико с полными слез глазами. Я осторожно протянула руку, пристально следя за ней и пытаясь дать оценку своему жесту. Погладила его по волосам. Когда я прикоснулась к нему, он на мгновение опустил, а потом снова распахнул ресницы, и на его лице я прочитала мольбу сделать что-нибудь, чтобы уменьшить его страдания. Я задала себе вопрос, единственный и запретный: как бы я себя вела, будь на его месте Клара? Мысленно я умоляла дочку простить мне предательство, ведь именно это я должна была когда-то сделать для нее. А я отказала в такой малости ее маленькому мертвому тельцу, когда нужно было шепнуть, что все будет хорошо, что она поправится и я всегда буду рядом. Я легла возле Деклана, прижала его к себе, вдыхая ребячий запах. Он уткнулся мне под мышку, потерся о меня и горько заплакал. Много раз подряд он звал свою мать, а я только шептала “ш-ш, ш-ш!”.

А потом звуки, пришедшие откуда-то издалека, сорвались с моих губ – колыбельная песенка, которую я пела Кларе, когда ей снились кошмары. Голос не дрожал, но слезы сами собой, помимо моей воли, катились по щекам. Мы вместе оплакивали одинаковую утрату. Оба мы находились в одном и том же месте: на дне глубокой пропасти, где тосковали по ушедшим. Понемногу всхлипывания Деклана утихли.

– Ты мама, Диана? – спросил он, судорожно втянув воздух.

– Почему ты спросил?

– Потому что так делала мама…

Дети обладают шестым чувством, позволяющим отыскать малейшую трещинку. Этот маленький мальчик доказывал мне, что на всех моих жестах, на всех словах лежит печать, выжженное каленым железом клеймо материнства, знак той, кем я была, хочу я того или нет.

– Я раньше была мамой…

– Почему раньше?

– Моя дочка, Клара… она ушла, как твоя мама.

– Ты думаешь, они теперь вместе?

– Может быть.

– Мама к ней добра, не беспокойся.

Я прижала его к себе и, безмолвно плача, баюкала.